​Дмитрий Мережковский: структура сознания философствующего поэта на пороге ХХ века. Анализ стихотворения «Дети ночи» Мережковского Д.С Направления в творчестве

Л.П. Щенникова

Поэзия Дм. Мережковского привлекла серьезное внимание отечественных исследователей, о чем свидетельствуют два сборника его произведений, увидевших свет в 2000 году в Санкт-Петербурге: «Мережковский Д.С. «Собрание стихотворений» (Серия «Вечные спутники») и Мережковский Д.С. «Стихотворения и поэмы» с вступительными статьями А.В. Успенской и К.А. Кумпан соответственно. В них предприняты попытки определить сквозные, интегрирующие творчество поэта, мотивы. Пока все сводится к констатации разорванного поэтического сознания: развитие творческой мысли рассматривается в пределах между народнической проповедью жертвенности и движением к «новому религиозному сознанию», вбирающему в себя «ницшеанство», «буддизм» и представления о «новой красоте».

Опытов рассмотрения всего поэтического мира Дм. Мережковского как целостности, в которой существует некая постоянная мифологема, еще не производилось, за исключением главы в диссертации С.В. Сапожкова, который увидел объединяющую мысль Мережковского-поэта в оправдании искупительной жертвы целого поколения, рожденнного на переломе двух эпох. Но это взгляд на поэта с позиций социальной истории, а сам Мережковский в первом поэтическом сборнике «Стихотворения» (1883-1887) (СПб., 1888) представил своего лирического героя как философствующего субъекта, испытывающего потребность утвердиться не столько в социуме, сколько в мироздании - в отношении к общим законам Бытия, к Богу. Центральная коллизия всей лирики Мережковского - это и основной внутренний конфликт большинства поэтов-«умников» 1880-1890-х годов, живших в эпоху общего религиозного кризиса, о котором сам Мережковский сказал: «Никогда еще люди так не чувствовали сердцем необходимости верить и так не понимали разумом невозможности верить».

Герой первого стихотворного сборника - бунтарь-индивидуалист, потерявший веру и бросивший вызов «небесам», протестующий, подобно Ивану Карамазову Ф.М. Достоевского, против мира, сотворенного Богом. Исследователи отметили некоторые мотивы, сближающие их: нежелание простить «ни одной слезы» «за все величье мирозданья», неспособность «любить ближнего», утверждение права на духовное своеволие. Есть и принципиальное отличие героя Мережковского от Ивана Карамазова: последний не признается откровенно в своем безверии, а первый открыто заявляет о своем разладе с верой народа:

Он полон верою святой,
А я... ни в Бога, ни в свободу
Не верю скорбною душой...

Бунтарство героя раннего Мережковского было поначалу дерзостно-мажорным: его опьяняло сознание себя «один на один» с миром - без посредника, без Божества; радовали демонстративный отказ от модного народнического аскетизма и утверждение своих прав на все «грезы юности и все мои желанья». Примечательны слова В. Брюсова: «Когда вся «школа» Надсона, вслед на учителем, долгом почитала «ныть на безвременье и на свою слабость», Мережковский говорил о радости и о силе».

Однако лирический герой Мережковского скоро осознал, что отсутствие объединяющего мир Центра превращает его красоту в «бесчувственный, мертвый и холодный» наряд. Другим следствием безверия стало сознание бессмысленности и бесцельности пребывания человека на земле, более того - сознание бессмысленности всей Вселенной, представившейся поэту огромным саркофагом с «потухшими мирами». Духовная болезнь героя сопряжена с неизбывным страданием и отчаянием, но они не становятся показателями окончательного падения духа. Мережковский акцентирует на первый взгляд парадоксальную мысль: отчаяние таит в себе плодотворное зерно:

Порой, когда мне в грудь отчаянье теснится
И я смотрю на мир с проклятием в устах,-
В душе безумное веселье загорится,
Как отблеск молнии в свинцовых облаках:
Так звонкий ключ, из недр подземного гранита
Внезапно вырвавшись, от счастия дрожит,
И сразу в этот миг неволя позабыта,
И в буйной радости он блещет и гремит.

«Безумное веселье» в момент отчаяния «загорается» от возникшего чувства раскрепощения; рождающего еще одно, важное для героя, - эвристическое предощущение открытия нового в мире; раскованность духа в эту минуту помогает прорваться из недр подсознания новой, свободной мысли, являющейся индивидуальным открытием мира. Так начинается поэтическое переосмысление концепта «отчаяние», традиционно означавшего только крайний упадок духа, - переосмысление, которое получит особое развитие позднее, на новом этапе пути лирика - в третьем сборнике стихов. Эта трактовка отчаяния близка мысли С. Киркегора: «.. .отчаяние есть вполне свободный душевный акт, приводящий человека к познанию абсолютного», «...решившийся на отчаяние решается, следовательно, на... познание себя самого как человека, иначе говоря, сознание своего вечного значения».

Именно этой идеей проникнут второй сборник стихотворений поэта «Символы» (СПб., 1892), выразивший ожидание общего религиозного преображения. Его основную часть составляют произведения крупных лиро-эпических жанров: «Смерть». «Петербургская поэма»; «Вера». «Повесть в стихах»; легенда «Франциск Ассизский», «Конец века. Очерки современного Парижа» и др. Пафос книги лучше всего выражает открывающее ее стихотворение «Бог»:

Я Бога жаждал - и не знал;
Еще не верил, но, любя,
Пока рассудком отрицал-
Я сердцем чувствовал Тебя.
И Ты открылся мне: Ты - мир.
Ты - все. Ты - небо и вода...

В произведении декларирована традиционная богословская идея синергизма, согласно которой цель человеческой жизни заключается в соединении с Богом, вытекающим из глубокой внутренней потребности личности. Бог тоже «идет» навстречу взыскующему Его человеку, просветляя своею Благодатью, так как Божие Домостроительство до конца не может осуществиться без воли человеческой.

Но в третьем поэтическом сборнике - «Новые стихотворения» (1892-1895) (СПб., 1896) - идея синергизма будет высказана по-другому, не по-богословски. В ней прежняя антитеза бунта и отчаяния прописывается по-новому: теперь отчаяние «входит» в состояние «тихого бунтарства». В двух произведениях с одинаковым названием «Спокойствие» («Мы в путь выходим налегке...», 1893, и «Мы близки к вечному концу...», 1896), поначалу не включенных в сборник, мысль об обреченности человека на цепь страданий, завершающихся смертью, представлена как итог бесплодного богоискательства. И это не только личный вывод: автор говорит от имени целой генерации людей, выстрадавших право («страданья веру победили»!) на отказ от упования на христианского Бога. Мережковский утверждает, что историческая миссия мужественных инакомыслящих людей оказывается не только скорбной, но и подвижнической, поскольку им приходится терпеть упреки за «ересь», за «ницшеанство» и «буддизм»:

Есть радость в том, чтоб люди ненавидели,
Добро считали злом,
И мимо шли, и слез твоих не видели,
Назвав тебя врагом...

«Певцом» ницшеанства, буддизма и эротики Мережковский был прежде всего в глазах тех, кто оценивал его поэзию с позиций ортодоксально христианских или радикально-народнических. Но и в наше время эти упреки повторяются. «Декадентство», «ницшеанство» и прочие «огрехи» Мережковского-поэта выводят, как правило, из немногих поэтических формул и ярких, запоминающихся словосочетаний: «... в красоте, великой и холодной, бесцельно жить, бесцельно умереть»; или: «Если хочешь, иди, согреши, / Но да будет бесстрашен, как подвиг, твой грех»; или: «...и не стыдись наготы»; или: «беспредельную скорбь беспредельно любить» и др. Но те же поэтические фрагменты теряют свой «декадентский» смысл в контексте всего произведения, а тем более в контексте всей структуры. сознания лирического героя.

Обратимся к стихотворению «Нирвана», якобы утверждающему «буддийское бесстрастие» поэта. Приведем его полностью:

И вновь, как в первый день созданья,
Лазурь небесная тиха,
Как будто в мире нет страданья,
Как будто в сердце нет греха.
Не надо мне любви и славы:
В молчаньи утренних полей
Дышу, как дышат эти травы...
Ни прошлых, ни грядущих дней
Я не хочу пытать и числить.
Я только чувствую опять,
Какое счастие - не мыслить,
Какая нега - не желать!

Вопреки названию, манифестирующему отрешенность от мира, содержание произведения выражает не мертвый покой равнодушия и безучастности к окружающему, а радостное ощущение себя частицей Природы, как бы погруженной в тишину небесной лазури. Герой чувствует гармоническую со-причастность и молчанию утренних полей, и дыханию трав. В произведении запечатлен таинственный процесс приближения к Бытию, освобождающий человека от мыслей о своей «конечности», от пытки возвращения сознанием в прошлое или забеганием вперед. «Нирвана» перекликается со стихотворением «Весеннее чувство» - одним из самых мажорных,- их сближает благословение жизни, ее детски-радостное приятие.

В первой книге стихов природа с ее чувственной красотой представлялась герою недостижимым образцом. В последнем поэтическом сборнике концепирующей становится Другая мысль: «дивный храм природы» близостью и родством человеку кардинально отличается от величественного собора. В вечном «храме» лесов и полей находящийся там с благоговеньем сознает

Свое с природой единенье, -
С ней связи древнего родства...

Религиозному безверию противостоит полное доверие героя к естественному миру. Если рациональный подход не дает полной возможности понять его как живую вечность, то инстинктивно-непосредственное восприятие красоты природы как частицы родного мира рождает чувство живой целостности Вселенной. Общением с природой интуитивно-чувственно достигается то, что не удается постичь герою ни разумом, ни религиозным чувством:

Сознанье шепчет мне так гордо:
«Ты - звук всемирного аккорда,
Ты - цепи жизненной звено...»

Здесь просматривается родство с идеями русского космизма, с постижением истины, заключенной в следующем: «...живое связано со всей природой миллионами невидимых, неуловимых связей». Эти идеи в среде русских философов-естествоиспытателей появились параллельно религиозным концепциям метафизического всеединства мира у Вл.С. Соловьева, Н.Ф. Федорова, С.Н. Булгакова и иногда в непосредственном соприкосновении с ними как религиозно-философская форма русского космизма.

В свете рассматриваемого процесса - обретения человеком гармонии в природном Бытии - некоторые «декадентские» формулы поэта в таких стихах, как «Смех», «Песня вакханок», «Вечерняя песня» и др., получают в поэтическом контексте иной смысл. Так, «Проповедь» греха и бесстрашия перед греховностью в стихотворении «Смех» направлена против богословской мысли о неизбежной вражде и борьбе между «падшим естеством» человека и евангельскими заповедями. Поэт, дистанцируясь от них и желая полного раскрепощения, прописывает свое:

Есть одна только вечная заповедь - жить
В красоте, в красоте несмотря ни на что...

В «Вечерней песне» - апофеозе легкого, радостного приятия смерти - организующей мыслью становится утверждение вечности мгновенных человеческих радостей:

На миг - любовь, на миг и счастье,
Но сердцу - вечность этот миг...

Мережковский-поэт в поисках центрирующей, объединяющей мир, идеи никогда до конца не отрекался от Божества, но с годами все настойчивее писал о самообожении:

Ты сам - свой Бог, ты сам свой ближний,
О, будь же собственным Творцом.
Будь бездной верхней, бездной нижней,
Своим началом и концом.

Примечательно, однако, что культ человекобога оказывается совмещенным с культом Богочеловека, Христа: в ряде стихотворений («О, если бы душа полна была любовью.. », «Детское сердце») поэт утверждает, обращаясь к Христу: «Душа моя и Ты - с Тобою мы одни», «Я Бога любил и себя, как одно».

Неразделенность человекобога с Богочеловеком, с ортодоксальной христианской точки зрения, кощунственна. Это уже совсем не богословский синергизм. Такое совмещение может быть осознано с позиций философского понимания синергизма как взаимодействия полярных начал мира и современного понимания синергически мыслящего человека, ищущего целостности в различных, казалось бы, абсолютно несовместимых явлениях и процессах.

Это стремление к сближению полярностей проявилось и в жажде совмещения христианского Бога с языческими идолами. Желание широкого культурного синтеза, способного удовлетворить неискоренимую потребность в единодушии, Мережковский выразил еще во втором сборнике стихотворений, в стихотворении 1891 г. «Будущий Рим»:

Ныне в развалинах древних мы, полные скорби, блуждаем.
О, неужель не найдем веры такой, чтобы вновь
Объединить на земле все племена и народы?
Где ты, неведомый Бог, где ты, о будущий Рим?

В римском Пантеоне поэт остро осознает драматическое столкновение языческой веры в «Олимпийские святые тени» с христианской верой в распятого Богочеловека. Он ощущает благоговейный трепет перед Христом, принявшим муку и смерть за людей, и одновременно восторг от земной красоты и жизнелюбия языческих богов. Эти «совмещенно-раздвоенные» пристрастия представляют лирическую пролегомену к осознанию возможности синтеза язычества и христианства, который позднее будет прописывать Мережковский в своих романах и философско-критических трудах.

Мы подошли к важнейшей особенности структуры сознания героя Мережковского - к своеобразию его раздвоения. Он не просто отчетливо понимает свою раздвоенность, но манифестирует ее, делает специальным «предметом» осмысления. Очень часто герой выражает сразу, одну за другой, взаимоисключающие мысли, концепирующие различное мироотношение. В его сознании все противоречия существуют имманентно: и богоборчество, и «неугасимый жар мистического бреда», и жажда обновленной духовности, и пристрастие к плотской красоте. Примечателен композиционный контраст, выражающийся в парадоксальном завершении мысли, простраивающей произведение. Стихотворение «Смех», в котором утверждается, что нет ничего мудрее и прекраснее ликующего смеха, как бы обрывается неожиданным выводом:

Ужас мира поняв, как не понял никто,
Беспредельную скорбь беспредельно любить.

А стихотворение «Весеннее чувство», являющееся, с нашей точки зрения, апофеозом непосредственной радости Бытия, неожиданно заканчивается строками:

Равно да будет сладостно И жить, и умереть.

Логико-композиционный «слом» может произойти и в середине произведения, когда подходит к концу цельная по мысли строфа:

Но душа не хочет примиренья,
И не знает, что такое страх;
К людям в ней - великое презренье,
И любовь, любовь в моих очах...

Эпатирует и удивляет это «немотивированное» выражение любви после бесстрашного выплеска презрения к миру.

Стиль контрастов (не только логико-композиционных, а и лексико-семантических, таких, как «бесстрастный смех», «мгла иконы», «прелесть зла» и др.) выражает исходный мировоззренческий постулат поэта: убежденность во взаимосвязи и взаимозависимости полярных начал мира и их стремлении к сопряжению и стяжению. Контрасты, диссонансы и парадоксы поэта проникнуты энергией «поэтического синергизма» и тяготеют к некоей системности.

Вместе с тем в поэзии Мережковского проявляется и эпатаж читателя, и незапланированные последствия «игры ума». В них подчас выражаются непроизвольные фантазии, рождающиеся в недрах стихии интеллектуального характера, которая оказывается столь же неконтролируемой, бессистемной, как, например, ничем не сдерживаемая эмоциональная исповедальность. В ряде произведений: «Темный ангел», «Голубое небо», «Осенние листья», «Средиземное море» и др. - автор оказывается в плену у фантастических грез. Созданные в них мыслеобразы представляют вариации на тему «чары смерти»: «Сердце чарует мне смерть». Воплощением этих чар становится то «темный ангел одиночества», то «бесстрастное» голубое небо, то «бесстрастное» море, то красота опадающих листьев. Эти мыслеобразы захватывают сознание поэта настолько, что не он владеет поразившей его мыслью, а она своей внутренней логикой ведет раздумья героя к « чарующему» тупику.

Несмотря на эти «огрехи», лирика Дм. Мережковского выразила, на наш взгляд, не хаос переживаний и «разорванность сознания», а потребность поэта в идеале - в связующем мир духовном центре:

Не все ли мне равно - Мадонна иль Венера,-
Но вера в идеал - единственная вера,
От общей гибели оставшаяся нам,
Она - последний Бог, она - последний храм!..

В парадоксальном синергизме Дм. Мережковского прописались общезначимые культурные потребности «переходной эпохи»: желание отыскать некатастрофический выход из кажущейся катастрофической ситуации тотального духовного кризиса 1880-х годов.

Л-ра: Филологические науки. – 2002. – № 6. – С. 3-11.

Направления в творчестве

В 1892 г. в Петербурге вышел сборник стихов Дмитрия Сергеевича Мережковского

"Символы", давший имя зарождающемуся направлению русской поэзии. В том же

году в лекции Мережковского "О причинах упадка и о новых течениях в

современной русской литературе" символизм получил первое теоретическое

обоснование. Отвергая позитивизм и натурализм в литературе, автор полагал,

что ее обновит "мистическое содержание", язык символов и импрессионизм как

"расширение художественной впечатлительности". С того времени Мережковский

был признан одним из теоретиков и учителей русских символистов.

Писать стихи Мережковский начал в 13 лет. В "Автобиографии" он упоминает о

том, как его отец, столоначальник в придворной конторе, привез

пятнадцатилетнего гимназиста к Достоевскому, который нашел ученические стихи

Мережковского плохими и слабыми: "Чтоб хорошо писать,- страдать надо,

страдать!" Тогда же Мережковский познакомился с Надсоном и через него вошел в

литературную среду, встречался с Плещеевым, Гончаровым, Майковым, Полонским.

О Н. Михайловском и Г. Успенском он всегда говорил как о своих учителях.

стал печататься в "Отечественных записках". В 1888 г. женился на начинавшей

тогда поэтессе 3. Гиппиус. К тому времени относится пережитый Мережковским

религиозный переворот, давший новое направление его творчеству и литературно-

общественной деятельности.

Брюсов связывал с именем Мережковского возникшее в русском общества начала

1900-х годов движение, суть которого "состояла в призыве к религиозному

возрождению и в проповеди неохристианства", способного объединить

евангельский идеал с полножизненным "языческим" началом, утвердив

"равносвятость" духа и плоти. Теоретические концепции Мережковский развивал в

книге статей "Вечные спутники" (1897), двухтомном сочинении "Лев Толстой и

Достоевский" (1901-1902), а также в исторических романах и пьесах (трилогия

"Христос и Антихрист", "Александр I", "Павел I" и др.). Вместе с 3. Гиппиус

Мережковский был инициатором и активным участником Религиозно-философских

собраний в Петербурге (1901-1903 и 1907-1917), журнала "Новый путь" (1903-

1904). По его признанию, решающее значение для него имели события 1905 г.,

когда он безуспешно пытался заручиться поддержкой официальной церкви в борьбе

против черносотенных погромов, а затем против измены царского правительства

православия со старым порядком в России, понял также, что к новому пониманию

христианства нельзя иначе подойти, как отрицая оба начала вместе"

("Автобиография"). 1905-1907 годы провел в Париже, позднее выступал по

преимуществу как прозаик, публицист и критик. Октябрьской революции не

принял, с 1920 г. в эмиграции. Отойдя от художественной прозы, писал

историко-религиозные эссе.

Мережковский-поэт целиком принадлежит к поколению "старших символистов",

начинавших с декларативных подражаний Надсону и активно использовавших клише

народнической поэзии, а затем переживших определенный творческий кризис,

закончившийся обновлением поэтических мотивов и средств. Сознание

безысходного одиночества человека в мире, роковой раздвоенности и бессилия

личности, проповедь красоты, "спасающей мир",- развивая эти общие для

"старших символистов" мотивы, Мережковский не сумел преодолеть в стихах

рассудочности и декларативности. Издав в 1896 г. "Новые стихотворения. 1891-

1895", выступал как поэт все реже. В 1911 г. для последнего своего "Собрания

стихов. 1883-1910" (СПб.) он отобрал те, которым сам "придавал значение",- 49

лирических пьес и 14 "легенд и поэм".

Первое стихотворение в сборнике "Отклик" (1881). В 1884 - 1888 гг. студент

историко-филологического факультета Петербургского университета. Первая книга

"Стихотворения" в 1888 г. Этапный сборник стихов "Символы" (1892).

Европейскую известность принесла прозаическая трилогия "Христос и Антихрист"

("Смерть Богов. Юлиан Отступник", 1896; "Воскресшие Боги. Леонардо да Винчи",

1901; "Антихрист. Петр и Алексей", 1905).

Отличительные черты творчества

Менее всего Мережковский интересен как поэт. Стих его изящен, но образности и

одушевления в нем мало, и, в общем, его поэзия не согревает читателя. Он

часто впадает в ходульность и напыщенность. По содержанию своей поэзии

Мережковский сначала всего теснее примыкал к Надсону. Не будучи

"гражданским" поэтом в тесном смысле слова, он охотно разрабатывал такие

мотивы, как верховное значение любви к ближнему ("Сакья-Муни"), прославлял

готовность страдать за убеждения ("Аввакум") и т. п. На одно из произведений

первого периода деятельности Мережковского - поэму "Вера" - выпал самый

крупный успех его как поэта; живые картины духовной жизни молодежи начала

1880-х годов заканчивается призывом к работе на благо общества.

Мотивы символизма и ницшеанства в творчестве

В своем неприятии коммунизма и большевизма Мережковские были удивительно последовательны. У З.Гиппиус есть строки, чрезвычайно точно передающие их ощущение случившегося:

Блевотина войны - октябрьское веселье!

От этого зловонного вина

Как было омерзительно твое похмелье

О бедная, о грешная страна!

Какому дьяволу, какому псу в угоду,

Каким кошмарным обуянный сном,

Народ, безумствуя, убил свою свободу,

И даже не убил - засек кнутом?

Смеются дьяволы и псы над рабьей свалкой,

Смеются пушки, разевая рты...

И скоро в старый хлев ты будешь загнан палкой,

Народ, не уважающий святынь!

У Гиппиус есть немало горьких ностальгических строк о родине и о своей эмигрантской участи, но, может быть, одни из самых выразительных эти, в стихотворении «Отъезд»:

До самой смерти... Кто бы мог подумать?

(Санки у подъезда. Вечер. Снег.)

Никто не знал. Но надо было думать,

Что это - совсем? Навсегда? Навек?

критике большевизма, заканчивалась же речь пламенными строками Гиппиус о России (совершенно несовместимыми с гитлеровскими планами славянского геноцида):

Она не погибнет - знайте!

Она не погибнет, Россия,

Они всколосятся - верьте!

Поля ее золотые!

И мы не погибнем - верьте.

Но что нам наше спасенье?

Россия спасется - знайте!

И близко ее воскресенье! .

Сладок мне венец забвенья темный,
Посреди ликующих глупцов
Я иду отверженный, бездомный
И бедней последних бедняков.

Но душа не хочет примиренья
И не знает, что такое страх;
К людям в ней - великое презренье,
И любовь, любовь в моих очах:

Я люблю безумную свободу!
Выше храмов, тюрем и дворцов
Мчится дух мой к дальнему восходу,
В царство ветра, солнца и орлов!

А внизу, меж тем, как призрак темный,
Посреди ликующих глупцов,
Я иду отверженный, бездомный
И бедней последних бедняков.

Дети ночи

Устремляя наши очи
На бледнеющий восток,
Дети скорби, дети ночи,
Ждем, придет ли наш пророк.
Мы неведомое чуем,
И, с надеждою в сердцах,
Умирая, мы тоскуем
О несозданных мирах.
Дерзновенны наши речи,
Но на смерть осуждены
Слишком ранние предтечи
Слишком медленной весны.
Погребенных воскресенье
И среди глубокой тьмы
Петуха ночное пенье,
Холод утра - это мы.
Мы - над бездною ступени,
Дети мрака, солнце ждем:
Свет увидим - и, как тени,
Мы в лучах его умрем.

И в поэзии Д. Мережковского человеческая жизнь оборачивается трагедией, где всё безысходно и необратимо, всюду веет «тёмный ангел одиночества» («Тёмный ангел»). Целая серия стихотворений об одиночестве взаимодополняют друг друга («Тёмный ангел», «Одиночество», «Одиночество в любви», «Голубое небо» и другие). Лирическому герою тяжко среди людей:

…Сердцу ближе друзей –

Звёзды, небо, холодная синяя даль,
И лесов, и пустыни немая печаль...
(«И хочу, но не в силах любить я людей»)

Одиночество – не только результат отчуждения, горькая людская участь, навязанная «неведомыми силами природы» судьба – это поднявшаяся над землёй гордость посвящённого («Morituri», «Дети ночи»). Добровольный уход из жизни для Д. Мережковского желанен и предопределён («Дети ночи»), печаль поэта «велика и безгласна» («Признание»). Он не ищет утешений, потому что находит в этом состоянии необъяснимые сладость и отраду, как в смерти («Сталь», «Осенние листья»).

И небо кажется таким пустым и бледным,
Таким пустым и бледным…
Никто не сжалится над сердцем бедным,
Над моим сердцем бедным.
Увы, в печали безумной я умираю,
Я умираю…
З. Гиппиус .

Несомненно, это не просто результат метаний изломанной души или «детскости» сердца, но и серьёзные философские вопросы, занимавшие не только Д. МережковскогоИ вот мне попалось стихотворение Хомякова “Труженик”, которое я прочёл впервые и которое потрясло меня своим ответом. (...)»

У Д. Мережковского же читаем:

Невыносимым оскорбленьем
Вся жизнь мне кажется порой.
. . . . . . . . . . . .
Хочу простить её, но знаю,
Уродства жизни не прощу.
(«Скука»)

И если там, где буду я,
Господь меня, как здесь накажет, –
То будет смерть, как жизнь моя,
И смерть мне нового не скажет.
(«Так жизнь ничтожеством страшна»)

Человек и мир прокляты, оставлены Богом, одиноки, жизнь бессмысленна:

Обман – свобода, и любовь, и жалость.
В душе – бесцельный жизни след -
Одна тяжёлая усталость.
(«Усталость»)

Всё обман; и вещи, по сути, заключающие высокий смысл, придающие ценность и осознанность человеческой жизни – любовь, смерть, вера, – неверно воспринятые и истолкованные, оборачиваются губительными, коварными миражами, которые остаются со своими создателями.

Отдельного упоминания требует феномен молчания. Вслед за Ф. Тютчевым, написавшим в 1830 году знаменитое «Silentium», Д. Мережковский пишет своё «Молчание». Тема одиночества встаёт особенно остро, когда поэт пытается выразить бессилие слов в любви:

Как часто выразить любовь мою хочу,
Но ничего сказать я не умею.
(«Молчание»)

«И всё священное объемлет тишина», – в этой мысли Д. Мережковского слышится отголосок непостижимого – не первобытного, доречевого периода, а мимолётное веяние того, который наступает, когда кончаются все слова:

И оба поняли давно,
Как речь бессильна и мертва.
(«Одиночество в любви»)

Тишина помогает поэту почувствовать Бога и услышать такие «неявленные» звуки, как «разговор звёзд», «шёпот ангела», «зов и бред» «всеобщей души». Слышится в лирике и «трубный глас» (в одноимённом стихотворении) перед Страшным Судом, и «вечерний звон колоколов», и «многошумный, неизменный Смех бесчисленных валов» на Чёрном море, и т.д. Однако, тот самый «Другой» так и остаётся за пределами диалога, делая иллюзорным приближение к целостному бытию.

Восприятие Д. Мережковским времён года полностью соответствует «смертоносной» философии автора. Конец зимы, весна, приход осени, даже уходящий день поэт истолковывает как напоминание о смерти. Всюду властвует её очарование. Это некое мрачное таинство дано природой в качестве образца смирения, покоя:

У неё, наставницы божественной,
Научитесь, люди, умирать.
(«Это смерть, – но без борьбы мучительной»)

По Д. Мережковскому, много или мало принесли человеку уходящие день или миг, пусть они ничтожны в человеческом смысле, всё равно природа отдаёт свой лучший дар – смерть – всякому явлению, награждая его блистающей красотой. Всё вопиет: помни о смерти! Таковы «похоронные песни» ветра, оксюморон «унылая яркость последних цветов», «больной и тёмный лёд, Усталый, талый снег», «успокоенные Тени, Тучи, Думы». Смерть царит в мире природы, как считает Д. Мережковский. Мысль эта страшна сама по себе, но по отношению к кругу бытия она не закончена. Бог – это всегда жизнь, смерть же – лишь мучительное отхождение от Него. Д. Мережковский как будто бы не доходит до того момента, где смерть, перейдя через самоё себя, обращается в жизнь, вечное и неизменное существование Бога-Творца. Пессимизм, безысходность, потеря смысла жизни – вот следствие подхода автора к осмыслению мира.

Нетрудно сделать вывод, что ставшее тенденцией символистское (и, шире – модернистское) отрицание целостного бытия, Бога как организующего творческого и вездесущего начала приводит к разрушению «Я» – основы человека. Такая деформация целостности порождает неудачи и страдания, и агрессия против Бога и бытия оборачивается агрессией против себя, так как невозможно, убив себя, остаться при этом в живых – в нашем сознании всегда присутствует «Другой». А реализоваться существование «Я» может через любовь и творчество, через преодоление разъёдинённости одиночества, обретение целостности бытия, как всегда происходило и происходит в лучших образцах русской словесности, ибо в чувстве любви нам открываются вечность и бесконечность, попирание смерти, и только шаг к осознанному, самовыражающемуся бытию возвращает человеку самого себя, только превращение одиночества в творчество делает его любовью. БЫТИЕ, ОДИНОЧЕСТВО И СМЕРТЬ КАК ЛИТЕРАТУРНО-ФИЛОСОФСКИЕ ФЕНОМЕНЫ В ПОЭЗИИ Д.МЕРЕЖКОВСКОГО И А.БЛОКА

В стихотворении Д. Мережковского "Двойная бездна" говорится о зеркальности, а следовательно равнозначности жизни и смерти. Та и другая "родные бездны", они "подобны и равны", при этом не понятно, да и не имеет значения, где смотрящийся, а где отражение. Жизнь и смерть - это два зеркала, между которыми помещен человек, путающийся в многократно повторенных ликах зазеркалья:
И смерть и жизнь - родные бездны:
Они подобны и равны,
Друг другу чужды и любезны,
Одна в другой отражены.
Одна другую углубляет,
Как зеркало, а человек Их съединяет, разделяет
Своею волею навек.
И зло и благо - тайна гроба.
И тайна жизни - два пути -
Ведут к единой цели оба,
И все равно куда идти…
В смерти и переживании "смертности" есть нечто такое, что не только отражает жизнь, но и дополняет ее. Ее неизбежность приносит чувство основательности и стабильности, неизвестное по обыденной жизни, где все преходяще и неустойчиво. Она идентифицирует, выделяет из толпы, вылущивает из шершавой коры коммунальных сущностей нечто индивидуальное, особенное, "свое". Только на пороге Вечности можно сказать "я", а не "мы", понять, что такое "я", почувствовать все величие своей противопоставленности миру.
А также здесь:
У Дмитрия Мережковского проявляется двойственность в сознании. Он превращается в человека, соединяющего несоединимые вещи, что особенно ярко видно в стихотворении "Двойная бездна" , в котором говорится, что "и зло, и благо (...) - два пути, - Ведут к единой цели оба, И всё равно, куда идти". Это и есть ничто иное, как духовная слепота, следствие безумного порыва к свободе.

Сочинение

Мережковский Дмитрий Сергеевич - известный поэт, романист, критик и публицист. Родился в 1866 г. Отец его занимал видное место в дворцовом ведомстве. Окончил курс на историко-филологическом факультете Петербургского университета. В 1889 г. Мережковский женился на поэтессе Зинаиде Гиппиус. В 1892 г. вышел второй сборник стихов, под названием «Символы (Песни и поэмы)», в 1896 - третий, «Новые стихотворения. 1891 - 1895». Первое стихотворение этого сборника, «Дети ночи», воспринималось как манифест русского декадентства. В 90-е годы Мережковский много путешествует по Средиземноморью; памятники искусства и культуры открывают ему очарование античного мира, его гармонию. Мережковский переводит произведения древнегреческих классиков - трагедии Эсхила, Софокла, Еврипида, «Дафниса и Хлою» Лонга.

В начале 1900-х годов Мережковские и Д. В. Философов создают свое религиозное «троебратство», исповедующее неохристианство. В их доме совершаются изобретенные ими богослужения ожидаемой Новой церкви. Середина 1900-х годов - время окончания поэтического творчества Мережковского. Выходит итоговая книга: «Собрание стихов. 1883 - 1903» и ее дополненный вариант «Собрание стихов. 1883 - 1910». После этого Мережковский занимается в основном публицистикой и литературной критикой, пишет драмы и прозу. К выдающимся критическим работам Мережковского можно отнести очерки «Толстой и Достоевский» и «Чехов и Горький», публицистический очерк «Грядущий хам», очень точный в прогностическом отношении. В статье «Революция и религия» (1907) Мережковский изобличает русское самодержавие как порождение Антихриста, призывая соединить «нашего Бога с нашей свободой». В отличие от многих коллег-символистов, Мережковский считал, что литература должна помогать решать насущные проблемы общества; примерами могут служить Некрасов и Белинский (статья «Балаган и трагедия», 1910, лекция «Завет Белинского.

Религиозность и общественность русской интеллигенции», книга «Две тайны русской поэзии. Некрасов и Тютчев» - 1915). С 1906 по 1908 г. Мережковские были за границей, в Париже, где знакомилис с европейскими религиозными и общественными деятелями, а также с русскими эмигрантами - социалистами, революционерами (Савинков и др.). Мережковский написал ряд статей против русской монархии и церкви. По возвращении в Россию он становится одним из руководителей Религиозно- философского общества в Петербурге. Февральскую революцию 1917 г. Мережковский встретил восторженно; но в победе большевиков увидел торжество Хама, предсказанного им. Ненависть к большевикам и Советской власти Мережковский сохранил до самой своей кончины в 1941 году. В конце 1919 г. он вместе с женой нелегально выехал из России, сначала в Варшаву (где они безуспешно пытались организовать военную интервенцию против России), а затем - в Париж, где их дом стал одним из культурных центров эмиграции. Там он написал несколько книг философской эссеистической прозы («Тайна трех. Египет и Вавилон», «Тайна Запада. Атлантида - Европа», «Иисус Неизвестный» и др.). Продолжал он писать и романы - дилогию, состоящую из романов «Рождение богов. Тутанкамон на Крите» и «Мессия», посвященную зарождению «религии духа».Умер 07.12.1941 г. в Париже. Очень много Мережковский, вначале своей деятельности, переводил с греческого и латинского; в «Вестнике Европы» (1890) напечатан ряд его переводов трагедий Эсхила, Софокла и Еврипида. Отдельно вышел прозаический перевод «Дафниса и Хлои», Лонга (1896). Переводы трагиков изящны, но, очень рано Мережковский выступает и в качестве критика: в «Северном Вестнике» конца 1880-х годов, «Русском Обозрении», «Труде» и других изданиях были напечатаны его этюды о Пушкине, Достоевском, Гончарове, Майкове, Короленко, Плинии, Кальдероне, Сервантесе, Ибсене, французских неоромантиков и пр. Часть их вошла в сборник: «Вечные Спутники» (с 1897 г. 4 изд.). В 1893 г. издана им книга «О причинах упадка современной русской литературы».

Крупнейшая из критических работ Мережковского (первоначально напечатана в органе новых литературно-художественных течений «Мир Искусства») - исследование «Толстой и Достоевский» (2 т., с 1901 г. 3 изд.). Из других критико-публицистических работ вышли отдельно: «Гоголь и Черт» (с 1906 г. 2 изд.), «М.Ю. Лермонтов, поэт сверхчеловечества» (1909 и 1911), книжка «Две тайны русской поэзии. Тютчев и Некрасов» (1915) и брошюра «Завет Белинского» (1915). В «Северном Вестнике» 1895 г. Мережковский дебютировал на поприще исторического романа «Отверженным», составляющим первую часть трилогии «Христос и Антихрист». Вторая часть - «Воскресшие боги. Леонардо да Винчи» - появилась в 1902 г., третья - «Антихрист. Петр и Алексей» - в 1905 г. В 1913 г. издан отдельно (печатался в «Русской Мысли») 2-томный роман «Александр I».

В начале 1900-х годов Мережковский, изжив полосу ницшеанства, становится одним из главарей, так называемого «богоискательства» и «неохристианства», и вместе с З. Гиппиус, Розановым, Минским, Философовым и др. основывает «религиозно-философские собрания» и орган их - «Новый Путь». В связи с этим перестроем миросозерцания, получившим яркое выражение и в исследовании «Толстой и Достоевский», Мережковский пишет ряд отдельных статей по религиозным вопросам. С середины 1900-х годов Мережковский написал множество публицистических фельетонов в «Речи» и др. газетах, а в последние годы состоит постоянным сотрудником «Русского Слова». Религиозные и публицистические статьи Мережковского собраны в книгах: «Грядущий Хам» (1906), «В тихом омуте» (1908), «Не мир, но меч» (1908), «Больная Россия» (1910), «Было и будет. Дневник» (1915).

В Париже Мережковский, совместно с З. Гиппиус и Д.В. Философовым, напечатал книгу «Le Tsar et la Revolution» (1907). В сотрудничестве с ними же написана драма из жизни революционеров: «Маков цвет» (1908). Драма Мережковского «Павел I» (1908) вызвала судебное преследование, но суд оправдал автора, и книга была освобождена от ареста. Первое собрание сочинений Мережковского издано товариществом М.О. Вольф (1911 - 13) в 17 т., второе - Д.И. Сытиным в 1914 г. в 24 т. (с библиографическим указателем, составленным О.Я. Лариным). Романы Мережковского и книга о Толстом и Достоевском переведены на многие языки и создали ему громкую известность в Западной Европе.

Стихотворение "Родное" Дмитрия Мережковского показывает читателю печальный пейзаж, демонстрирующий состояние душ. Этого эффекта автору помогают добивается такие средства художественной выразительности, как: эпитеты (Унылое молчанье, однообразные сосна, постоянный гул и т.д.). При этом каждый эпитет олицетворяет природу, делает её описние намного живее и ближе к читателю. Создаётся ощущени будто сам находишься там, вместе с автором.

В стихотворении Дмитрия Мережковского используются метафоры, такие как: "мир теряется".

Они создают своеобразную "сказочность" всего происходящего.

Перекрёстная рифма в стихотворении "родное" Дмитрия Мережковского пракьтчески не ощущается, и благодаря этому добавляет интонацию прозаического текста, ощущение душевного рассказа.И делает стихотворение свободнее, проще для понимания, легче запоминающегося.

Все вмести средства художественной выразительности создают картину истинной: спокойной и умиротвторённой природы. И истинных чувств, несного необычных, очень сказочных и глубоких.

Дмитрий Сергеевич Мережковский является ярким представителем символизма в русской культуре. У этого течения в будущем появилось очень много талантливых последователей. Многие поклонники творчества Мережковского называют его пророком своего времени и предписывают ему умение угадывать дальнейшие события. На самом деле, поэт был умным, образованным человеком, умеющим чувствовать окружающую атмосферу и предугадывать, откуда подует ветер перемен.

Анализ стихотворения «Дети ночи» Мережковского показывает, насколько точно автор прочувствовал будущие изменения в обществе. В произведении Дмитрий Сергеевич описал события, которые произойдут через два десятилетия, ведь стих был написан в 1895 году, а революция произошла в 1917. На момент написания стихотворения никто и не догадывался о скором перевороте, а вот поэт уже тогда понимал, что народу нужна встряска. Он уловил общее настроение толпы, понял, что люди потеряли все чистые и светлые чувства, которые могли защитить их от мирской суеты и грязи.

Анализ стихотворения «Дети ночи» Мережковского указывает на то, что автор не знал абсолютно точно о будущем своего народа. Он понимал, что людям надоело ползать на коленях, не видя дальнейших перспектив на лучшую жизнь. Свое поколение Дмитрий Сергеевич называет «детьми ночи», потому что они блуждают в потемках в поиске выхода и ждут «пророка». Только вот даже поэт не догадывался, что к власти придет безжалостный и коварный мессия. Дмитрий Мережковский стихи писал с пониманием того, что общество находится на пороге ХХ века, и оно настолько погрязло в грязи и грехах, что нуждается в сильной встряске.

Писатель не догадывается, что пройдет совсем немного времени, и люди будут убивать друг друга за убеждения, а революция унесет десятки тысяч жизней. Анализ стихотворения «Дети ночи» Мережковского позволяет понять, что автор исключает божественное происхождение человека и намекает на необходимость очищения. При этом поэт предполагает, что свет может оказаться губительным для людей. Дмитрий Сергеевич себя тоже причисляет к «детям ночи» и понимает, что ему не удастся избежать их участи. Как именно народ будет очищаться от грехов, автор не знает.

Когда писал Дмитрий Мережковский «Дети ночи», он не знал, что пройдет совсем немного времени, и он сам пострадает от долгожданной встряски. Поэт твердо убежден в том, что каждому человеку необходимо взойти на собственную Голгофу, чтобы очиститься от грязи и начать новую жизнь или погибнуть. Анализ стихотворения «Дети ночи» Мережковского показывает, что автор желал революции, потому что мечтал о лучшей жизни для своего народа.

На деле все оказалось гораздо прозаичнее. В 1919 году Дмитрию Сергеевичу пришлось навсегда покинуть Санкт-Петербург, в котором поселился «Зверь». До самой смерти поэт жил в Париже и считал, что в полной мере заслуживает такой участи. До конца своих дней Мережковский корил себя за нерешительность и за то, что в нужный момент не попробовал вырвать свою страну из революционной пучины, хотя и предугадывал будущие битвы светлых и темных сил.