Людвиг витгенштейн философия. Мировоззрение витгенштейна. Происхождение и путь к философии

Людвиг Йозеф Иоганн Витгенштейн (нем. Ludwig Josef Johann Wittgenstein; 26 апреля 1889, Вена — 29 апреля 1951, Кембридж) — австрийский философ и логик, представитель аналитической философии и один из самых ярких мыслителей XX века.

Начав изучать инженерное дело, он познакомился с работами Готлоба Фреге, которые повернули его интерес от конструирования летательных аппаратов (занимался конструированием авиационного пропеллера) к проблеме философских оснований математики. Витгенштейн был талантливым музыкантом, скульптором и архитектором, хотя лишь отчасти сумел реализовать свои художественные возможности. В молодости был духовно близок кругу венского литературно-критического авангарда, группировавшегося вокруг публициста и писателя Карла Крауса и издававшегося им журнала «Факел».

В 1911 году Витгенштейн отправился в Кембридж, где стал учеником, помощником и другом Рассела. В 1913 году он вернулся в Австрию и в 1914 году после начала Первой мировой войны добровольцем отправился на фронт. В 1917 году Витгенштейн оказался в плену. За время боевых действий и пребывания в лагере для военнопленных Витгенштейн практически полностью написал свой знаменитый «Логико-философский трактат». Книга вышла на немецком в 1921 году и на английском в 1922 году. Появление её произвело сильное впечатление на философский мир Европы, но Витгенштейн, полагая, что все главные философские проблемы в «Трактате» решены, уже был занят другим делом: работал учителем в сельской школе. К 1926 году, однако, ему стало ясно, что проблемы все-таки остались, что его «Трактат» был неправильно истолкован, и, наконец, что некоторые из содержащихся в нём идей являются ошибочными. С 1929 года Витгенштейн живёт в Великобритании, в 1939—1947 годах работает в Кембридже в должности профессора.

Начиная с этого времени и до своей смерти в 1951 году, прервав учёные занятия для работы санитаром в лондонском госпитале во время Второй мировой войны, Витгенштейн разрабатывает принципиально новую философию языка. Главной работой этого периода стали «Философские исследования», опубликованные посмертно, в 1953 году.

Философию Витгенштейна делят на «раннюю», представленную «Трактатом», и «позднюю», изложенную в «Философских исследованиях», а также в «Голубой» и «Коричневой книгах» (1958).

Выдвинул программу построения искусственного «идеального» языка, прообраз которого — язык математической логики. Философию понимал как «критику языка». Разработал доктрину логического атомизма, представляющую собой проекцию структуры знания на структуру мира.

Книги (6)

Голубая и коричневая книги

Предварительные материалы к «Философским исследованиям».

В данном издании публикуются лекции и заметки Людвига Витгенштейна, явившиеся предварительными материалами для его «Философских исследований», одного из главных философских произведений XX века.

«Голубая книга» представляет собой конспект лекций, прочитанных Витгенштейном студентам в Кембридже в 1933-34 гг. «Коричневая книга» была также надиктована философом его кембриджским ученикам. Именно здесь Витгенштейн пытается в популярной форме рассказать о ключевых для его поздней философии темах, а также дает подробный перечень и анализ языковых игр (в дальнейшем он не будет останавливаться на их детализации столь подробно). "

Голубая и коричневая книги«, классические тексты позднего Витгенштейна, дают нам возможность окунуться в необычный философский «поток сознания» и из первых рук узнать о размышлениях человека, который коренным образом изменил ход современной философии.

Заметки о философии психологии. Том I

«Заметки о философии психологии. Том I» работа Л. Витгенштейна, созданная им в период с мая 1946 по май 1949 и почти целиком посвященная философско-психологическим и языковым проблемам восприятия, понимания, памяти, сновидения и т.д.

В «Приложении» помещена краткая интеллектуальная биография Витгенштейна, написанная Вадимом Рудневым.

Избранные работы

Издание включает «Логико-философский трактат», а также «Коричневую книгу» и «Голубую книгу», бывшие подготовительными материалами к главной работе Витгенштейна позднего периода — «Философским исследованиям».

Цель этой книги — попытка разобраться в одном из самых сложных произведений мировой философии. Не менее сложных, чем Библия, «Бхагавадгита», «Даодедзин» или «Алмазная сутра». Не случайно я называю здесь восточные тексты, потому что по своей структуре «Трактат» тяготеет, как это ни покажется парадоксальным, к утонченному креативному мифологическому мышлению. Последнее не раз отмечалось в литературе (см., например, ). Конечно, этот феномен будет обсуждаться применительно к каждому подходящему случаю из комментируемых нами в «Трактате». Сложность здесь в том, что, безусловно, Витгенштейн в «Трактате» построил некое подобие стройной логической системы, альтернативной системам Фреге и Рассела-Уайтхеда, но, как не раз подчеркивал Витгенштейн в письмах к друзьям (П. Энгельману, Л. Фон Фикеру), главным в «Трактате» является не логика, а то, что находится за ее пределами.

Крупнейший философ нашего времени Людвиг Витгенштейн парадоксален и харизматичен. Удивительно, но этот человек, напряженно переживавший собственную отрешенность от современников, всегда считавший, что его идеи неправильно поняты и извращены, во многом способствовал формированию принципов современного мышления. Философия до него строила теории мироздания с древности. Витгенштейн же был одним из тех мыслителей, под влиянием которых эта наука стала по преимуществу философией языка: она исследует, что и как мы можем сказать о мире. В глазах большинства людей философия выглядит самым отвлеченным делом, которое только можно придумать. В действительности работа с основами нашего мышления всегда имеет огромные последствия, она предопределяет судьбу культуры. Витгенштейн походил на философов Древней Греции тем, что осмеливался жить как философ. В наше время человек, для которого философия — не профессия, не развлечение ума, не средство для чего бы то ни было, а естественная форма жизни, поражает воображение.

Шезлонг в атмосфере Кембриджа

Оксфордский профессор Джон Мэббот, никогда до того не видевший Людвига Витгенштейна, столкнулся с ним в холле одной философской конференции. Витгенштейн выглядел по своему обыкновению. Положенных профессору философии шляпы и галстука он в жизни не носил. Решив, что незнакомец в шортах и с рюкзаком ошибся дверью, Мэббот заметил:

— Боюсь, здесь собираются философы.

— Я боюсь того же самого, — ответил Витгенштейн. Мысль о философии как профессии была Витгенштейну отвратительна. По его словам, лучше читать детективы, нежели кембриджский философский журнал «Mind». Сам он, разумеется, так и поступал. Однажды друг Витгенштейна Морис О"Кон Друри рассказал ему о своем приятеле, который отказался защищать диссертацию, поскольку понял, что не сделает в философии ничего оригинального. Витгенштейн объявил, что за это приятелю Друри и следовало присудить степень доктора философии. В другой раз Людвиг написал так: «Начало подлинной оригинальности в том и состоит, чтобы не желать быть тем, чем вы не являетесь». Его приводил в несказанный восторг библейский стих: «Какая польза человеку, если он завоюет весь мир и при этом потеряет свою душу?»

Своим ученикам он советовал найти себе лучшее применение. Чем плохо выучиться какому-нибудь дельному ремеслу? На тот счет, что кто-то из них способен воспринять его философию, Витгенштейн не строил иллюзий: «Мои размышления напоминают плакат над кассами английского вокзала «А вам действительно необходимо ехать?» (Дело было сразу после Второй мировой войны.) Как будто, прочитав его, кто-то скажет самому себе: «Если хорошенько подумать, то нет»». Тихий английский юноша, математик Фрэнсис Скиннер, подружившись с Витгенштейном, к несказанному ужасу родителей, стал слесарем. Тот же Друри, бросив философию и Кембридж, отправился помогать безработным Ньюкасла. Молодые люди невольно копировали интонации и жесты Витгенштейна. Когда в старости Витгенштейн посетил в Америке лекцию своего бывшего ученика Нормана Малкольма, студентам он показался «вылитым Малкольмом».

Атмосферу Кембриджа Людвиг находил удушающей. По его утверждению, лично его спасало то, что он умеет «вырабатывать собственный кислород». Имя Витгенштейна было окружено множеством смелых предположений. Про него рассказывали, что наиболее существенным предметом домашней обстановки ему служит шезлонг. Что он читает свои лекционные курсы, растянувшись на полу и задумчиво разглядывая потолок. Оставить «бессмысленную работу преподавателя» («это как смерть заживо!» — писал он в сердцах, возможно, сгущая краски) Витгенштейну долгое время препятствовала тривиальная нужда зарабатывать на жизнь. Когда наконец философ подал в отставку и перебрался в Ирландию, в Кембридже говорили, будто он уехал пасти овец в Турцию.

Университетские лекции Витгенштейна, совершавшиеся у него на квартире, отличались своеобразием, хотя, надо сознаться, — не до такой степени. Во-первых, знаменитых шезлонгов было два. Они поочередно и служили лектору вместо кафедры. По полу профессор не катался. Помимо того, имелись ломберный столик, заменявший Витгенштейну письменный, стул, несгораемый сейф для рукописей и большая печь, которая на время лекций играла роль эпитета для туго соображающих слушателей («С тем же успехом я мог бы распинаться перед этой печью!»). В углу были свалены кипы детективных журналов. В соседней комнате, служившей профессору спальней, стояла раскладушка. Студентам полагалось являться со своими стульями либо устраиваться на полу.

То, что у Витгенштейна называлось словом «лекция», не проистекало ни из каких учебных планов. Она состояла в том, что Витгенштейн принимался философствовать прилюдно и вслух, разбирая ту проблему, которая в данный момент владела его умом. Он просто пускал посторонних в свой бешено работающий мозг. «Это было одним из проявлений его абсолютной, беспредельной честности», — вспоминает Малкольм. Разумеется, в такой «лекции» не оказывалось ни грамма отстраненного профессорского артистизма, бывшего, в глазах Витгенштейна, всего лишь морочившим студентов кривлянием. По свидетельству очевидцев, ход его рассуждения время от времени прерывался сообщениями «Я дурак» и выражениями сомнения в том, что на этот раз он сумеет продолжить.

На деле занятия никогда не заканчивались раньше вечера, оставляя Витгенштейна в полном изнеможении. Едва его слушатели со своими грохочущими стульями направлялись к двери, он умоляюще обращался к кому-нибудь из них: «Пойдем в кино?» По пути в кинотеатр он обыкновенно покупал булочку с изюмом или пирог с мясом, чтобы съесть во время сеанса. Подобно детективам, кинематограф был для него насильственным способом выключить измученный мозг. Потому его предпочтения распространялись на непритязательное американское кино. В английских фильмах он находил тяжесть вымученного интеллектуализма, возможно, по причине предубеждения против английской культуры вообще. Живя в Англии, Витгенштейн не был англофилом.

Сын миллионера

Витгенштейн избегал быть в центре внимания и уклонялся от любых контактов, которые считал для себя нежелательными. Больше всего на свете он ненавидел тех, кто интересовался его частной жизнью. Когда издатель однажды попросил его дать о себе биографические сведения, Людвиг был взбешен: «Пишите, что вам угодно, только я не могу понять, зачем рецензенту нужно знать мой возраст. Возможно, он верит в астрологию, тогда я могу сообщить дату и час своего рождения, чтобы он смог составить мой гороскоп».

Людвиг Витгенштейн родился 26 апреля 1889 года в Вене и умер 29 апреля 1951 года от рака простаты в Кембридже. После его кончины многие уважаемые издания, в частности лондонская The Times, сообщали, что Витгенштейн происходил из известного княжеского рода. (Мы по справедливости вспомним хотя бы графа Петра Христиановича Витгенштейна, чей корпус в войну 1812 года прикрывал от Наполеона Санкт-Петербург.) Путаницы добавили некоторые из самих «аристократических» Витгенштейнов, которые соглашались подтвердить их родство. История семьи Витгенштейна темна и запутанна и, скорее всего, потому, что в ноябре 1938 года эсэсовцы сожгли синагогу в Корбахе, где погиб ее архив.

Отец Людвига Карл Витгенштейн был крупнейшим промышленником, королем сталелитейной индустрии Дунайской монархии. Про него говорили: «австро-венгерский Крупп». К этому факту своей биографии Витгенштейн примерялся так: «Мой отец был бизнесменом. И я тоже бизнесмен. Я хочу, чтобы моя философия походила на бизнес. Чтобы она что-то улаживала, приводила в порядок».

Кончина отца в 1913 году сделала его одним из богатейших людей Европы. Накануне мировой войны крупные денежные переводы от неизвестного им лица получили выдающиеся австрийские поэты Георг Тракль и Райнер Мария Рильке, впоследствии художник Оскар Кокошка, венский архитектор Адольф Лоос. Людвиг объяснил свой жест семейной традицией. И это были не пустые слова. Не кто иной, как Карл Витгенштейн, финансировал строительство прославленного венского выставочного зала Сецессион. Легенда о девяти концертных роялях, стоявших по комнатам дворца Витгенштейнов, дает понятие о преимущественном направлении художественных интересов семьи. Главным увлечением всех была музыка. Домой к Витгенштейнам по-дружески захаживал Брамс.

Из четырех братьев Людвига трое покончили с собой. Четвертому брату, Паулю, все прочили будущее великого пианиста. Он начал с успехом концертировать еще до Первой мировой войны. На фронте виртуозу оторвало правую руку. Артистическую карьеру, прервать которую Пауль не захотел, ему пришлось продолжать, играя одной рукой. Специально для него фортепьянную музыку для левой руки писали Рихард Штраус и Морис Равель. Знаменитый ре-минорный концерт Равеля, к слову сказать, и был написан для левой руки Пауля Витгенштейна. С ним хотел сотрудничать Прокофьев, но Пауль объявил, что не понимает в его музыке ни единой ноты, и просил композитора музыку для него не писать. Людвигу вся эта затея была порядком не по душе. Он убеждал своего несчастного брата, что публика ходит на его концерты с целью поглазеть на однорукого пианиста. Впрочем, музыкальные интерпретации Пауля ему никогда не нравились. С явным удовольствием Людвиг Витгенштейн вспоминал такой случай. Однажды в юности он занимался у себя в комнате, когда к нему ворвался Пауль с криком: «Я не могу играть, когда ты дома. Я ощущаю твой скептицизм, проникающий даже сквозь стены».

Людвига отличало какое-то необыкновенное переживание музыки. Подлинная история из его кембриджских времен в изложении Малкольма гласит: «У одного студента, который жил во дворике Уэвелла этажом или двумя ниже Витгенштейна, было пианино, на котором этот студент часто играл. Звуки доходили до комнат Витгенштейна и приводили его буквально в состояние бешенства, особенно когда музыка была ему знакома. Он не мог думать, когда слышал пианино. Витгенштейн решил эту проблему характерным для него способом. Он приобрел большой подержанный вентилятор, который издавал при работе ровный гул, громкость которого была достаточна, чтобы заглушить пианино. Я приходил к нему несколько раз на философские беседы, когда работал вентилятор, но этот рев никак не давал мне сосредоточиться, в то время как Витгенштейна он нимало не беспокоил». Он отлично играл на кларнете, одно время даже подумывал сделаться дирижером симфонического оркестра, в мастерской венского скульптора Дробиля вылепил бюст своей подруги, красавицы-шведки; построил роскошный особняк для другой красавицы — своей сестры Гретль, дружившей с Фрейдом, после чего с большим удовольствием так и подписывался: «архитектор Витгенштейн». Наконец, нобелевскую премию по литературе он не получил, скорее, по недосмотру Нобелевского комитета. Автора «Логико-философского трактата» давно числят среди признанных классиков немецкой литературы. Напомним себе, что за философские труды нобелевскими лауреатами в области литературы становились Анри Бергсон в 1927 году и Бертран Рассел в 1950-м.

При всех своих художественных наклонностях Витгенштейн не видел в себе настоящего художественного дарования. «В моих художнических акциях нет ничего, кроме хороших манер, — писал он. — Мой дом для Гретль — плод бесспорного музыкального слуха, хороших манер, выражение большого понимания (некоей культуры и т. д.). Но в нем нет первобытной жизни, дикой жизни, стремящейся вырваться наружу». Тогда как, по его здравому размышлению, во всяком стоящем искусстве должен жить дикий зверь.

Дилемма с пропеллером

Преддверием своего пути в философию Витгенштейн считал один случай из детства. Восьми- или девятилетним мальчиком он стоял на пороге дома и мучительно размышлял: «Зачем люди говорят правду, когда врать гораздо выгоднее?»

Правду сказать, юный Людвиг не имел наклонности ни к чему, кроме техники. В шесть лет он сконструировал швейную машинку. Страсть к всевозможным механизмам, техническим приспособлениям и ремеслам осталась в нем на всю жизнь. «В Тринити-колледж Витгенштейн как-то брал меня с собой, чтобы взглянуть на один хорошо работающий туалет и изучить его конструкцию», — вспоминает Норман Малкольм. «Даже в последние годы своей жизни, — пишет финский логик Георг фон Вригт, — он мог провести целый день среди своих любимых паровых машин в музее Южного Кенсингтона». Ученые дамы были предметом его особенного безразличия. «Но он был очарован, увидев миссис Летти Рэмси за каким-то сложным шитьем, захотел понаблюдать за ней и узнать, как это делается», — вспоминает одна из знакомых Людвига.

Философия стала для Витгенштейна последствием чересчур пристального внимания к техническим вопросам. По окончании школы в 1906 году он собирался учиться у знаменитого физика Людвига Больцмана. Но учеба не состоялась: Больцман покончил с собой. И Витгенштейн всерьез увлекся воздухоплаванием. Учась на инженера в Манчестере, он сосредоточился на расчете пропеллера. Это оказалось сложной задачей, заставившей его заинтересоваться логическими основаниями математики. Так в 1911 году Витгенштейн попадает в Кембридж к Бертрану Расселу. Со слов последнего, по прошествии месяца их разговоры стали касаться другого вопроса:

— Скажите, пожалуйста, круглый ли я идиот или нет?

— Друг мой, я не знаю. А почему вы спрашиваете?

— Потому что, если я круглый идиот, я стану воздухоплавателем. А если нет — философом.

Сомнения обоих собеседников в совершенной гениальности Витгенштейна отпали к следующему лету. «Снежная лавина его интеллекта заставляет меня казаться себе маленьким снежком, — записывает Рассел. — Он говорит, что каждое утро начинает работу с надеждой и оканчивает ее каждый вечер в полном отчаянии». Рассел волнуется, как бы Витгенштейн не покончил с собой. Но Людвига терзает мысль о смерти совсем поиному. Его мучит нестерпимый страх, что внезапная смерть помешает ему закончить что-нибудь великое. Первый ученый доклад Витгенштейна в Клубе моральных наук в Кембридже раскрывал тему «Что такое философия?» и отличался царственной краткостью. Он продолжался четыре минуты.

Грянувшая в 1914 году мировая война изменила жизнь друзей. За несвоевременный пацифизм Бертран Рассел сел в тюрьму. Витгенштейн, подданный австро-венгерской монархии, освобожденный от военной службы по состоянию здоровья, пошел на фронт добровольцем. Там же в Галиции он приобрел «Краткое изложение Евангелия» графа Льва Толстого. Этическое учение позднего Толстого, развивавшее идеи противодействия злу как заблуждению, непротивления ему насилием и бескорыстного служения людям, произвело на Витгенштейна огромное впечатление. Много лет спустя он говорил о Толстом: «Вот настоящий человек. У него есть право писать». Выдающийся немецкий логик Фреге писал Витгенштейну на фронт беспокойные письма, волнуясь о том, хватает ли у него времени для занятий логикой. В начале лета 1916 года Витгенштейн, по всей видимости, угодил в самое пекло Брусиловского прорыва русских, стоившего Австро-Венгрии полтора миллиона ее солдат. Об этом можно догадываться по перерыву в его дневниковых записях. Они начинаются вновь с жалобы на то, что он потерял нить своего математического рассуждения.

Философ закончил войну на горе Монтекассино в окрестностях Неаполя. Досуг итальянского плена позволил ему дописать книгу, названную им «Логико-философский трактат». По старой дружбе Рассел попытался было написать предисловие. Такая рекомендация из уст маститого философа открывала дорогу сочинению никому не известного автора. Витгенштейн объявил предисловие Рассела поверхностным и неверным, искажающим его мысль, и отказался публиковать свою книгу с таким предисловием. «Горд, как Люцифер», — бурчал Рассел. Собственное предисловие Витгенштейна оканчивалось словами: «Истинность изложенных здесь мыслей кажется мне неопровержимой и окончательной». Все основные философские вопросы были по возможности решены. Так что заниматься философией гений больше не намеревался.

Бармалей

Из истории философии известно, что Фалесу, Гераклиту и Демокриту деньги помешали философствовать. Но в этом предположении нам остается довериться Диогену Лаэртскому, писавшему складные биографии величайших философов древности много веков спустя.

После войны Витгенштейн перевел все свои капиталы на имена родственников. По его расчетам, родственники были достаточно богаты, чтобы его миллионы не смогли развратить их еще больше. Впоследствии он отказывался принимать от них даже рождественские подарки, поскольку сам на подарки им не зарабатывал. Он служил гостиничным портье, садовником, подумывал, не уйти ли ему в монастырь. Кончилось тем, что Людвиг окончил полугодичные курсы учителей начальных классов и решил посвятить себя воспитанию подрастающего поколения в австрийской глубинке. Первое предложенное ему место учитель Витгенштейн отверг, поскольку на центральной площади небольшой железнодорожной станции он нашел фонтан и ухоженные дорожки, расходившиеся с его понятиями о подлинном деревенском быте.

Две деревни в Австрийских Альпах, где Витгенштейн учительствовал с 1921 по 1926 год, оказались действительно мрачным захолустьем и явили ему такие человеческие типы, что вскоре посеяли чувство некоторого разочарования. В деревне Витгенштейн встретил те же «пошлость и низость», что и в Кембридже, и людей еще «никчемнее и безответственнее, чем где бы то ни было». В юные годы сын миллионера поражал своих друзей тем, что останавливался не в самых роскошных гостиницах. Теперь скромностью своего быта Витгенштейн приводил в замешательство бедных австрийских крестьян. О том, что он ест, лучшие ученики, допущенные к нему на обед, рассказывали родителям леденящие истории. Дети ходили за ним хвостом. Родители ненавидели, рассуждая посвоему: учитель хочет отвадить их от крестьянского труда и переманить в город. Учительская карьера Людвига Витгенштейна окончилась скандальным судебным процессом по обвинению в истязании маленьких детей.

Опубликованная им несколькими годами раньше книга по философии «Логико-философский трактат» стала к тому времени библией венских позитивистов. Их поклонение автор принимал сдержанно. Глава «Венского кружка», профессор Венского университета Морис Шлик, по возможности тщательно согласовывал с Витгенштейном как список допущенных к философской беседе избранных лиц, так и круг вопросов, которые можно было задавать в таких чрезвычайных обстоятельствах. Впрочем, вместо того чтобы отвечать на вопросы, Витгенштейн предпочитал развлекать себя тем, что читал собравшимся стихи Рабиндраната Тагора.

Совсем по-иному относились к нему в Англии. Кампания по заманиванию Витгенштейна в Кембридж велась уже много лет кряду. Он не поехал бы туда в 1929 году, если бы не знал, что ему надо написать новую книгу и вновь объяснить всю философию. Этой книгой станут «Философские исследования». На вокзале в Кембридже его встречал знаменитый экономист Кейнс. «Бог приехал», — сообщал Кейнс жене.

Примерно к этому времени относится начало самого серьезного любовного романа в жизни Витгенштейна. Она была красавицей и шведской аристократкой. Ее звали Маргарита, и философией она интересовалась меньше всего. Он был едва ли не вдвое ее старше. Витгенштейн поставил Маргарите условие не пытаться проникнуть в его внутренний мир, что она с легкостью выполняла. Знакомых и родственников их отношения повергали в недоумение. Считая жизнь страданием, Витгенштейн не собирался иметь детей, но жениться подумывал. Летом 1931 года он пригласил Маргариту в норвежские фьорды, где они должны были проводить время по отдельности в размышлениях над серьезностью предстоящего им шага. Через две недели такой жизни Маргарита уехала к подруге в Рим.

Как излечиться от философии

«Люди, которые то и дело спрашивают «почему?», похожи на туристов, стоящих перед зданием и читающих в своем путеводителе об истории его создания. Это мешает им видеть само здание». По Витгенштейну, от философии надо лечиться, как от болезни ума: «Философские проблемы должны совершенно исчезнуть. Подлинное открытие заключается в том, что, когда захочешь, обретаешь способность перестать философствовать».

Со времен Платона европейская философия постигала истины мира, становясь его обобщением. К примеру, в платоновском диалоге «Гиппий Больший» его герой Сократ, разыгрывая простака, выспрашивает у ученого софиста Гиппия о том, что есть прекрасное, и получает в ответ: прекрасный горшок, прекрасная девушка, прекрасный конь. По мнению Сократа, эти ответы — образчик умственной беспомощности, неумения увидеть общее — «идею» прекрасного, от которой зависит существование всех прекрасных вещей в сиюминутной земной частности. Открытие подобных принципиальных «идей» мироздания якобы и есть подлинная философская мудрость и призвание философии. Все несложно: мудрость в том, чтобы уяснять себе принципы.

Ироничный Сократ поднимает на смех самоуверенного Гиппия. Если бы у Витгенштейна была возможность поучаствовать в их философском споре, он бы посмеялся над Сократом: «Если я говорю, что у «А» прекрасные глаза, то меня могут спросить: что же ты в них находишь прекрасного? А я, например, отвечу: миндалевидную форму, длинные ресницы, нежные веки. Но что общего у этих глаз с готическим собором, который тоже мне кажется прекрасным? Разве я бы сказал, что они — глаза и собор — производят на меня одинаковое впечатление?» Мы употребляем одни и те же слова по разным поводам и под влиянием разных чувств. Одно слово годится на разные случаи жизни. Воображение философов пририсовывает контуры великих философских вопросов к тому, что на поверку оказывается разными случаями употребления слов. Пряча от нас несходства жизненных ситуаций, слова «отправляют нас в погоню за химерами».

Из чего получается язык? Открыв наугад любой словарь, мы найдем в нем «слова» и «значения». «Вот слово, а вот его значение. Деньги и корова, которую можно на них купить», — язвил по этому поводу Витгенштейн. В действительности в таком отрешенном виде языка вообще не существует. Он есть в общении людей. Без контекста и цели слов никто не говорит. Речь всегда предстает как практика общения в конкретной жизненной ситуации. По отношению к этой речевой и жизненной практике «значение» выступает не тем, что дано заранее, а тем, что получается в итоге. По чеканной формуле Витгенштейна, «значение слова есть его употребление». Ка, к слово употребляют, то, оно и значит. Слова обладают устойчивыми значениями постольку, поскольку бывают использованы в повторяющихся речевых ситуациях. Витгенштейн называет их «языковыми играми». Все это звучит, скорее, немного непривычно, чем сложно для понимания. В конце концов, мы сами, изучая иностранный язык, приобщаемся к его «языковым играм» и знаем, что «учить слова» мало.

Философу не пристало воображать себя коровой, дающей молоко. Подлинная философия должна стать деятельностью по прояснению языка. «Я пытаюсь показать, как в действительности мы пользуемся словами, — резюмирует Витгенштейн смысл собственной философии. — То или иное выражение следует иногда извлекать из языка и, очистив, его можно снова вводить в обращение». Такая философия разрушительна. Но от нее «разрушаются лишь воздушные замки и расчищается почва языка, на которой они стоят».

За рабство и войну

Всякое умствование, не укорененное в настоящей жизненной потребности, было ему глубоко антипатично: «Наших детей учат в школе, что вода состоит из газов водорода и кислорода, а сахар — из углерода, водорода и кислорода. Кто этого не понимает, тот глуп. Самые важные вопросы замалчиваются».

Философия Витгенштейна с виду замыкается в круге отвлеченных логических и лингвистических вопросов. Но это только первая, «написанная половина» его философии, как выражался автор еще «Логико-философского трактата». В знаменитом письме к Людвигу фон Фикеру он в свое время давал такие пояснения: «Моя работа состоит из двух частей. Первая часть представлена здесь. А вторая — все то, чего я не написал. Самое важное — именно эта вторая часть. Моя книга как бы ограничивает сферу этического изнутри». Такие специальные вопросы существовали для Витгенштейна как путь уяснения предела того, что человеку вообще доступно подумать и сказать. Его окончательное суждение звучит как приговор. Наши слова — всего лишь «бренные сосуды», не способные удержать настоящие темы, которые должны волновать человека. Наш язык не подходит для того, чтобы говорить об этике: «Этика не поддается высказыванию». Все слова о добре и зле останутся ложью. «Побег сквозь стены нашей темницы (от беспомощности собственного языка) совершенно, абсолютно безнадежен». Побег исключен.

Худшее, что в таком безнадежном положении можно придумать, — это продолжать говорить о добром и нравственном как ни в чем не бывало. Еще точнее: «Людей нельзя вести к добру. Их можно вести только куда-то. Добро лежит вне пространства фактов». Когда в 1920-е годы Бертран Рассел собирался примкнуть к «Международной организации за мир и свободу», Витгенштейн не скрывал своей досады и возмущения. Разобиженный Рассел на это ему заметил, что он сам, пожалуй, примкнул бы к «Международной организации за войну и рабство». Витгенштейн с этим предположением немедленно согласился. Он делился своей идеей издавать книги Рассела в двух цветах. Его сочинения по математической логике пусть будут красные, и все студенты-философы должны их читать. Книги Рассела по этике и политике надо издавать синими, и пусть никому не разрешается их читать ни под каким видом.

Жене кембриджского профессора Мура, Дороти, беседы Витгенштейна с ее серьезно больным мужем представлялись чересчур бурными. Витгенштейн был взбешен. По его понятиям, если философ умрет во время философского диспута, то для него это будет подобающая смерть. Весной 1945 года, когда русские самоходки прямой наводкой били по Рейхстагу и англичане плакали от радости, Витгенштейн адресовался к ним с вопросом: «Представьте, в каком ужасном положении должен находиться сейчас такой человек, как Гитлер». Что касается Советского Союза, то туда Витгенштейн вообще чуть было не переехал. Его учительница русского языка с изумлением рассказывала, что видела у Витгенштейна том Достоевского, в котором были проставлены все ударения. Витгенштейну предлагали на выбор кафедру в Казани или должность преподавателя Московского университета.

Насчет сталинского режима без смущения и оговорок Витгенштейн высказывался в том смысле, что «тирания его не возмущает». Его отзыв о Ленине звучит почти благосклонно: ленинские сочинения по философии, конечно, полный вздор, «но он, по крайней мере, хотел что-то сделать». Щусевский Мавзолей на Красной площади Витгенштейну понравился. «Ты знаешь, я не слишком хорошего мнения о современной архитектуре, — говорил Витгенштейн Друри. — Но эта могила в Кремле довольно хорошо построена». По поводу собора Василия Блаженного («одного из прекраснейших сооружений, которые он когда-либо видел») Витгенштейн с увлечением пересказывал легенду о том, как царь велел ослепить строителей храма, дабы те не смогли второй раз построить что-нибудь подобное. Витгенштейн прибавлял, что не знает, правдив ли этот рассказ, «но надеется, что да». «Я был потрясен, — вспоминает Друри, — что Витгенштейн надеялся, что эта ужасная история была правдой».

«Произносящих речи против изобретения атомной бомбы» он ругал «отбросами интеллигенции». Эта мысль будет нам понятнее, если мы вспомним того же Бертрана Рассела. В 1955 году Рассел вместе с Эйнштейном и Жолио-Кюри стал инициатором создания Пагуошского движения ученых за мир и разоружение. Но в 1946 году во имя мира во всем мире Бертран Рассел страстно убеждал английское правительство нанести превентивный ядерный удар по Советскому Союзу.

Чувство юмора Витгенштейн считал для философа обязательным. Он умел шутить и дурачиться. «Однажды, когда мы гуляли с ним поздно вечером, — вспоминает Малкольм, — он, показывая на созвездие Кассиопеи, заметил, что оно имеет форму буквы W, под которой разумеется его фамилия. Я же сказал, что, по моему мнению, это перевернутая буква M, что означает «Малкольм». С самой серьезной миной он убеждал меня в том, что я ошибаюсь. Но такие моменты были сравнительно редки. Чаще всего он бывал мрачен. По своей натуре Витгенштейн являлся глубоким пессимистом в отношении перспектив как своих собственных, так и всего человечества в целом». «Я без симпатии взираю на поток европейской цивилизации, не понимая ее цели, если таковая имеется», — писал он. Как-то раз, гуляя по Кембриджу, Витгенштейн увидел в витрине магазина портреты трех великих людей XIX столетия, а именно Бетховена, Шуберта и Шопена, а потом три портрета своих великих современников — Рассела, Фрейда и Эйнштейна. В лицах трех последних он отметил следы явного вырождения.

Игорь Дубровский

ВИТГЕНШТЕЙН, ЛЮДВИГ ЙОЗЕФ ИОГАНН (Wittgenstein, Ludwig Josef Johann) (1889–1951), австрийский философ, один из наиболее влиятельных мыслителей 20 в. Витгенштейн родился в Вене 26 апреля 1889. После нескольких лет учебы в Берлине стажировался в Манчестерском университете (1908), занимаясь конструированием и разработкой технических устройств. В 1911 Витгенштейн начал интенсивно работать над проблемами логики в Кембриджском университете вместе с Бертраном Расселом. Один из первых полученных им результатов – обнаружение тавтологического характера логических истин. В 1914, с началом Первой мировой войны , Витгенштейн записался добровольцем в австрийскую армию. На фронте он продолжал обдумывать логические и философские проблемы; в 1918 была закончена работа над книгой, опубликованной под названием Логико-философский трактат (Logisch-Philosophische Abhandlung , 1921; Tractatus Logico-Philosophicus , 1922).

Трактат во всем мире считается оригинальным и значительным трудом. Согласно одной из главных идей этой работы, мировая субстанция состоит из «простых объектов», которые, вступая в различные сочетания друг с другом, образуют факты. «Элементарные суждения» состоят из «имен», каждое из которых обозначает некий простой объект. Комбинация имен обозначает или «изображает» некую возможную комбинацию соответствующих объектов, иначе говоря – некий возможный факт. Изображение, картина возможного факта есть «мысль». Все мыслимое возможно; отрицание мыслимого также мыслимо и возможно. Поскольку некая возможная комбинация имен отображает некую возможную комбинацию объектов, логическая форма образа и логическая форма реальности тождественны друг другу.

Мышление доступно для чувственного восприятия, поскольку выражено в языковых суждениях. Записав все истинные элементарные суждения, мы смогли бы полностью описать мир. Хотя реальность в целом может быть репрезентирована в суждениях, ни одно суждение не может репрезентировать то общее, что у него должно быть с реальностью, чтобы суждение могло репрезентировать реальность, а именно логическую форму изображения и реальности. Логическая форма не может быть описана в суждениях, она показывает себя в каждом суждении. То общее, что с необходимостью имеется в мышлении, языке и реальности, не может быть сказано. Элементарные суждения изображают случайные положения дел в мире, которые логически независимы друг от друга и имеют возможные альтернативы. Невозможное и не поддается выражению. К тому, что не может быть сказано, относятся предметы логики, этики, эстетики, религии и даже философии.

После войны Витгенштейн в течение десяти лет не занимался философией. Несколько лет он преподавал в провинциальной школе в Нижней Австрии, затем работал помощником садовника в монастыре. В 1929 неожиданно возвратился в Кембридж и вновь приступил к философским изысканиям. В 1939 Витгенштейн получил кафедру философии в Кембриджском университете, которую оставил в 1947. Он продолжал исследования до самой смерти, наступившей в Кембридже 29 апреля 1951.

После 1929 Витгенштейн много писал. Главной его работой этого периода являются Философские исследования (Philosophische Untersuchungen; Philosophical Investigations , опубл. посмертно в 1953). В настоящее время отредактированы и опубликованы также и другие сочинения Витгенштейна, среди них – Замечания по основаниям математики (Bemerkungen über die Grundlagen der Mathematik , 1956; Remarks on the Foundations of Mathematics , 1978), Голубая и коричневая книги (The Blue and Brown Books , 1958), Философские заметки (Philosophische Bemerkungen , 1964; Philosophical Remarks , 1975), Записки (Zettel , 1967) и Разные заметки (Mixed Remarks , 1977). Эти книги, а также его лекции и дискуссии, в которых он участвовал, оказали глубокое влияние на современную философию. Большая часть Трактата пала под ударами критики, нанесенными самим Витгенштейном, отброшенными оказались концепции «простых объектов», «имен», «элементарных суждений», «анализа» и мысли как «образа». Исходное допущение Трактата , что имеется некая сущность, или природа, мышления, языка и репрезентации, теперь рассматривалось Витгенштейном как серьезная ошибка. Существует множество различных форм мышления, языка и репрезентации, и неоправданно и нереалистично предполагать, что в этих формах воплощена некая общая природа.

Важной является также идея «языка как игры» (или «языковой игры»), некоего строя человеческой деятельности, практики, в которой слова играют ту или иную роль. Так, «мышлением» называют самые разные деятельности и формы, которые оно принимает. Поэтому мы должны отказаться от предпосылки, что слово «мышление» обозначает одну и ту же вещь в различных отличающихся друг от друга контекстах. То же верно и в отношении других психологических понятий: «следования правилу», «ожидания», «восприятия», «подразумевания», «воспоминания». Следующий фрагмент из Философских исследований дает хороший пример «языковой игры» и стиля мышления Витгенштейна этого периода.

«182. Грамматика „подходить", „мочь" и „понимать". Задания: 1) Когда говорят, что цилиндр z подходит к пустотелому цилиндру h ? Только ли тогда, когда z вставляют в h ? 2) Иногда мы говорим, что z в такое-то и такое-то время перестал подходить к h . Какими критериями пользуются в такого рода случаях для определения того, что в это время это случилось? 3) Что считается критерием изменения веса в определенное время, если тело в это время не лежало на весах? 4) Вчера я знал стихотворение наизусть; сегодня я его уже не знаю. В какого рода случаях имеет смысл спрашивать: „Когда я перестал его знать наизусть?" 5) Кто-то спрашивает меня: „Можешь ли ты поднять эту тяжесть?" Я отвечаю „Да". Потом он говорит мне: „Подними!" – и я не могу этого сделать. При какого рода обстоятельствах мои слова: „Отвечая "Да", я мог это сделать, а сейчас не могу", – могли бы быть считаться достаточным оправданием?

Критерии, которые мы принимаем для „подходить", „мочь", „понимать", вовсе не так просты, как может показаться на первый взгляд. Иначе говоря, игра с этими словами, их употребление в языковом общении, осуществляемом с их помощью, значительно сложнее – а роль этих слов в нашем языке иная, – чем мы склонны думать. (Именно роль нужно понять, чтобы разрешить философские парадоксы.)»

Витгенштейн замечает, что в философии «постоянно имеется опасность желать понять смысл выражения, созерцая само выражение... Как будто смысл – это дыхание, которое слово привносит в каждое свое употребление». В его сочинениях проводятся испытания для многих терминов, которые ставят философов в замешательство, таких, как «знание», «достоверность» и «оправдание». Тщательно описываются встречающиеся в повседневной жизни приемы и способы деятельности, в которых встречаются эти термины. Мы видим, что именно означает знание, достоверность, оправдание в этих практических ситуациях, а также то, что они означают нечто другое, когда изменяются обстоятельства. Язык следует изучать тогда, когда он работает, а не тогда, когда он «отдыхает».

Л.Витгенштейн (1889 – 1951), один из крупнейших философов 20 века, требовал ясности при формулировке философских проблем, полагая, что эти проблемы связаны с неправильным употреблением языка и нарушением его внутренней логики. В 1921 году он издает «Логико-философский трактат», где рассматривает язык и мир, описываемый языком, как помещенные в общее логическое пространство. Это означает, что не только выражения языка, но и предметы мира имеют логическую форму. Кант аналогично утверждал, что познание возможно благодаря тому, что познаваемая нами природа – это не вещь сама по себе, а явление. Она организована и структурирована познающим субъектом. Дело в том, поясняет Л.Витгенштейн, что мир тоже имеет логическую форму, как и язык, на котором мы говорим. Любое сложное языковое выражение анализируется, т.е. расчленяются на простые, далее не анализируемые составляющие, а они соотносятся с обозначаемой языковой реальностью. Такие «атомы языка» он называет именами, а соответствующие «атомы мира» - предметами.

Л.Витгенштейн считал, что реальность состоит из атомарных фактов (явлений, предметов, событий, не зависимых друг от друга), которые могут быть каким-то образом объединены в «молекулы» (множественность, выступающая как целое). Поскольку атомарные факты никак не связаны между собой, в мире нет никаких закономерных связей. Если мы верим в такого рода связь – это просто суеверие.

Поскольку действительность представляет собой лишь различные комбинации элементов одного уровня – фактов, постольку и наука оказывается не более, чем комбинацией предложений, отображающих факты и их различные сочетания. Все, что претендует на выход за пределы этого одномерного мира фактов, все, что апеллирует к связям фактов или к глубинным сущностям, должно быть изгнано из науки. Язык искажает факты. Для анализа бессмысленных предложений требуется логический анализ языка науки. Отсюда ряд выводов:

Осмысленное предложение изображает возможный факт. Этот факт и предложение должны иметь одну и ту же логическую форму. Если данный факт имеет место в действительности, то предложение истинно, а если нет – то ложно. Но говорить о возвышенном, божественном, об абсолютных нравственных ценностях невозможно, это то, чем надо жить;

Любое описание может быть как истинным, так и ложным. Это зависит от того, как обстоит дело в реальности. Отсюда потребность в логическом или лингвистическом анализе, в аналитической философии.

Рассмотрим положение дел в математике. Предложения математики суть уравнения и, следовательно, псевдопредложения. Математические предложения не выражают никакой мысли. Сущность математического метода состоит в работе с уравнениями. Почему уравнения оказываются псевдопредложениями? Потому что они не являются образами фактов, а показывают равенство выражений.

А как быть с теориями естественных наук и с научными законами? Должны ли мы рассматривать их как описания фактов? Научные законы, согласно Л.Витгенштейну, не являются совокупностями предложений, у них иная природа. Они суть способы унифицированных описаний большого количества фактов. Индукция есть процесс принятия наипростейшего закона, который согласуется с явлением. Этот процесс не имеет никакого логического обоснования, а только психологическое. Но каким образом научные законы и теории соотносятся с реальностью? Ответ таков.

Представьте себе, пишет Л.Витгенштейн, любую поверхность с хаотически расположенными на ней черными пятнами. Можно дать описание этой плоскости, накладывая на нее сеть с квадратными ячейками и отмечая для каждого квадрата, является ли он белым или черным. Выбрав достаточно мелкие ячейки, можно получить унифицированное описание поверхности. Однако оно будет произвольным, потому что с таким же успехом можно было бы использовать сеть с треугольными или шестиугольными ячейками. Различным сетям соответствуют различные системы описания мира. Так вот, механика подобна такой сети: она определяет способ описания мира, задавая свои аксиомы и правила, по которым из них выводятся прочие предложения.

Поскольку поверхность можно описывать с помощью и треугольной, и квадратной, и иной сети, тот факт, что мы описали ее, используя квадратную сеть, еще ничего о самой поверхности не говорит. Однако если ее удастся полностью описать с помощью определенной конфигурации, то данный факт уже характеризует поверхность. Тот факт, что реальность описывается механикой Ньютона, еще ничего не говорит о реальности. Это ведь не помешало тому, что в качестве картины реальности ее сменила теория Эйнштейна.

Что именно говорит о реальности тот факт, что механика Ньютона успешно применяется к какому-то кругу явлений? Разве теории относительности это тот конечный путь развития науки, дальше которого ничего нет?

Итак, законы науки и теории – не описания реальности, но некие сети, с помощью которых осуществляются такие описания, правила построения описаний. Закон причинности характеризует устройство этих сетей, а вовсе не устройство самой реальности. Значение принципа причинности состоит в том, что мы признаем существование естественнонаучных законов.

Цель философии – этологическое прояснение мыслей. Философия есть не учение, а деятельность. Современный характер европейской цивилизации таков что постоянно создаются все новые и новые системы символов, они надстраиваются друг над другом, порождая концептуальную путаницу.

Последователи Л.Витгенштейна переработали его идеи и поставили на место его онтологии следующие гносеологические принципы:

Всякое знание есть знание о том, что дано человеку в чувственном восприятии. Если у Л.Витгенштейна мир есть калейдоскоп фактов, то у его последователей – это калейдоскоп чувственных впечатлений. Вне их нет никакой реальности, во всяком случае мы ничего не можем сказать о ней. Нет никаких атомарных фактов, и всякое знание может относиться только к чувственным впечатлениям;

То, что дано нам в чувственном восприятии, мы можем знать с абсолютной достоверностью. Атомарные предложения заменены протокольными, которые выражены чувственными переживаниями субъекта, их истинность несомненна для исследователя;

Все функция знания сводятся к описанию. Если мир представляет собой комбинацию чувственных впечатлений, и знание может относиться только к чувственным впечатлениям, то оно сводится лишь к фиксации этих впечатлений. Объяснение и предсказание исчезают. Объяснить чувственные переживания можно было бы только, апеллируя к их источнику – внешнему миру. Но логические эмпиристы отказываются говорить о нем, следовательно, они отказываются от объяснения. А поскольку предсказание должно опираться на существенные связи явлений, на знание причин, они отвергают наличие таких связей. Остается только описание явлений, поиски ответа на вопрос как, а не почему?

Философия полезна только в случае анализа научных высказываний, и отождествляется с логическим анализом языка. С отрицанием философии связана терпимость к религии.

Существует мнение, что ведущим направлением неопозитивизма стал логический позитивизм, основные составляющие его – позитивизм, эмпиризм и логика. В этой связи говорят о втором названии – логический эмпиризм.

Считается также, что логический позитивизм – это немецкое движение, до него господствовали три философские позиции – механицизм, неокантианство, позитивизм Э.Маха. Однако теория относительности и квантовая механика сразу же стали осознаваться как несовместимые со всеми тремя течениями философии науки. Венский кружок возник из дискуссий группы интересующихся философией ученых (математиков, физиков, социологов), которые собирались с 1923 по 1936 годы раз в неделю в венском университете. Наиболее крупные фигуры – Рудольф Карнап (1891 – 1970), Отто Нейрат (1882 – 1945), Карл Гемпель (1905 – 1997), Ганс Рейхенбах (1891 – 1953). Впоследствии заданное ими направление получило развитие в США.

Итак, Л.Витгенштейн, опираясь на логические труды Б.Рассела (1872 – 1970), строит модель логического атомизма, в основе которой два положения:

Экстенсиональности (логические связи между предложениями понимаются исключительно как связи по функциям истинности);

Атомарности (в основе знания лежат взаимно независимые атомарные предложения);

Эмпиризм: атомарные факты являются фактами чувственного восприятия. Все знание сводится к совокупности элементарных, чувственно проверяемых утверждений, эмпирического базиса (предложений наблюдения, протокольных предложений).

Всякая наука есть система познавательных предложений, то есть истинных утверждений опыта. Это центральное положение логического позитивизма называется принципом верификации. Этот принцип утверждал, что все теоретические утверждения, которые не могут быть посредством логической цепочки рассуждений сведены к эмпирическим утверждениям (верифицированы), должны выбрасываться из науки как бессмысленные. В итоге все метафизические вопросы попадали в эту категорию и отбрасывались. Реализация этой программы пошла по пути замены философской теории познания и гносеологических вопросов о соотношении теории и реальности, логическими проблемами и проблемами языка. Если Беркли превратил внешний источник ощущений (объекты) в ощущения, а Э.Мах превратил ощущения в объекты, то неопозитивисты пошли по пути отрицания самого вопроса.

Познаваемо все, что может быть выражено. Подтвержденные наблюдением и непосредственным опытом факты описываются протокольными предложениями, на которые переносится центр тяжести всей концепции.

Складывалось убеждение, что появляется метод, который делает возможным описывать факты в протокольных предложениях без искажений, что создает твердый базис познания. Вот как это рассматривал Р.Карнап эту ситуацию в его теории языковых каркасов. Языковой каркас – это изощренная форма языка, когда та или иная наука представляется как особый язык. Принять мир вещей – значит, лишь принять определенную форму языка, принять правила образования предложений и проверки. Факты не являются ни основой теорий, ни их гарантией. Отсюда пришли к выводу о том, что все наблюдения теоретически нагружены.

Не менее важен вопрос о структуре теории. В качестве образца науки приняли математику. Отсюда исходили из предположения о дедуктивной природе научных теорий, когда научное знание строится через системы гипотез и аксиом, включающих теоретические термины, которые посредством правил соответствия связаны с протокольными предложениями опыта. Таков стандартный взгляд, который доминировал в 1920 – 1950-х годах.

Критика развернулась в 1950-х годах, а к концу 1960-х годов был достигнут консенсус относительно того, что общепринятый взгляд неадекватен для анализа научных теорий. Сегодня общепринятый взгляд отвергнут, но ни одна из альтернатив не получила широкого признания. Таким образом, ступени таковы:

Эмпирические факты (наука начинает с непосредственных наблюдений отдельных фактов);

Простые обобщения, которые мы можем непосредственно проверить, это эмпирические законы, они объясняют факты и используются дли предсказания фактов. Наблюдения обнаруживают определенную повторяемость;

Общие принципы, которые мы можем использовать, чтобы объяснять эмпирические законы: теоретические законы. Качественное отличие теоретических законов заключается в том, что они используют теоретические термины, в то время как эмпирические законы включают лишь термины наблюдения.

Каким же образом могут быть получены теоретические законы? Р.Карнап полагает, что к ним нельзя прийти, если просто взять эмпирические законы, а затем обобщить их на несколько ступеней дальше. Они содержат термины другого рода. Термины теоретических законов не относятся к наблюдаемым величинам. Они являются законами о таких объектах, как молекулы, атомы, электроны, электромагнитные поля.

Как физик приходит к эмпирическим законам? Он наблюдет некоторые события, подмечает регулярности, описывает их с помощью индуктивного обобщения. А как могут быть открыты теоретические законы? Будем собирать все больше данных, затем обобщим их за пределы эмпирии? Однако никакой теоретический закон не был установлен подобным образом. Вот мы наблюдаем камни, деревья, воду. Замечаем некие регулярности и описываем их. Но независимо от того, как долго и тщательно мы все это делали, мы никогда не достигнем пункта, когда мы сможем наблюдать молекулу. Термин «молекула» никогда не возникает как результат наблюдений.

По этой причине никакое количество обобщений из наблюдений не может дать теории молекулярных процессов. Такая теория возникает путем гипотезы. Из гипотезы выводятся некие эмпирические законы, и эти законы проверяются путем наблюдения фактов. Подтверждение таких выводных законов обеспечивает косвенное подтверждение теоретическому закону. Связь между теоретическим и эмпирическим более сложна, она решается на пути установления гипотетико-дедуктивного метода.

По вопросу о форме организации знаний сложилось представление о кумулятивизме, согласно которому развитие знания происходит путем постепенного добавления новых положений к накопленной сумме истинных знаний. Эмпиристская версия отождествляет рост знания с увеличением его эмпирического содержания. Рационалистическая – трактует развитие знания как такую последовательность абстрактных принципов и теоретических объяснений, каждый последующий элемент которой включает в себя предыдущий: новая теория включает старую. Деятельность ученого состоит в следующих шагах:

Установление новых протокольных предложений;

Изобретение способов объединения и обобщения этих предложений. Наука только добавляет новые факты и законы.

Вариант кумулятивизма – энциклопедизм: научная теория мыслится в виде пирамиды, в вершине которой находятся основные понятия, определения и постулаты, или аксиомы. Ниже располагаются предложения, выводимые из аксиом. Вся пирамида опирается на совокупность протокольных предложений. Наилучшей формой собирания таких теорий-пирамидок является энциклопедия. Марш науки прогрессирует от энциклопедии к энциклопедии.

Проект энциклопедии как формы восстановления единства познания, создания объединенной науки дополнялся проектом унификации терминологии на базе физикализма, поскольку считалось, что понятийные системы других наук говорят на своем собственном языке, между тем, как они принадлежат одной системе и находятся во взаимной связи. В качестве такового рассматривалась физика. Однако во второй четверти 20 века интерес к физике снизился. Среди тех проблем, которые вышли вперед оказались методология историко-научных исследований и отношение научной теории к реальности. Первый круг вопросов разрабатывался К.Поппером, Т.Куном и И.Лакатосом. Второй – конструктивистами или инструменталистами и реалистами, типа М.Планка.

Другая особенность неопозитивизма – антиисторизм, почти полное пренебрежение вопросами развития объекта, поскольку развитие предполагает взаимосвязь и взаимодействие фактов. Все изменения для них – это перекомбинация фактов или ощущений, как в калейдоскопе получают новую картинку путем встряхивания элементов.

Отсюда своеобразное представление о развитии науки. Знание – описание фактов, когда ничего не теряется, нет потерь, нет революций. В основе науки лежат протокольные предложения, выражающие чувственные переживания субъекта. Истинность этих предложений абсолютно достоверна и несомненна. Их совокупность образует эмпирический базис науки.

Деятельность ученого должна придерживаться двух процедур: 1) установление протокольных предложений; 2) изобретение способов объединения и обобщения этих предложений. Протокольным предложениям приписывались следующие особенности: они выражают чистый чувственный опыт субъекта; они абсолютно достоверны; предложения нейтральны по отношению ко всему остальному знанию; они гносеологически первичны, поскольку именно с установления протокольных предложений начинается процесс познания. Сегодня уже не говорится о полной достоверности и несомненности предложений эмпирического языка, и признают влияние теорий на них. Однако такой язык все же нужен, считают некоторые методологи науки, иначе невозможно сравнивать конкурирующие теории.

Научная теория мыслилась логическими позитивистами в виде пирамиды, в вершине которой находятся основные понятия (величины), определения и постулаты, ниже располагаются предложения, выводимые из постулатов. Вся пирамида опирается на совокупность протокольных предложений, обобщением которых она является. Прогресс науки выражается построением таких пирамид и в последующем слиянии теорий, построенных в некоторых областях науки, в более общие теории вплоть до слияния их в одну универсальную науку.

В этой примитивно-комулятивной модели развития не происходит никаких потерь, каждое протокольное предложение ложится в фундамент науки.

Опираясь на понимание научного знания как описания чувственного данного, в качестве критерия демаркации научного и иного знания была выбрана верификация: предложение научно только в том случае, когда оно сводимо к протокольным предложениям, и его истинность устанавливается наблюдением. Протокольные предложения не нуждаются в верификации, так как представляют чистый чувственный опыт и служат эмпирической базой для верификации всех других предложений. Все остальные предложения языка науки должны быть верифицированы для того, чтобы доказать свою научность.

Хорошо известно, что большая часть научных законов имеет форму общих предложений типа: все тела при нагревании расширяются; тело А при нагревании расширяется; тело В при нагревании расширяется; тело С при нагревании расширяется… Но ведь мы не в состоянии сформировать и проверить бесконечное множество протокольных предложений такого рода. Следовательно, законы науки не верифицируемы и должны быть объявлены бессмысленными. Однако, что это будет за наука, если ее лишить законов?

Логические позитивисты обогатили нарождавшуюся философию науки описанием гипотетико-дедуктивного метода, выявили структуру теорий математического естествознания, дали логические схемы объяснения и предсказания, виды определений научных понятий, описание эмпирических процедур. Все это и ныне входит в арсенал методологии науки.

Однако в целом модель, представленная логическими позитивистами, была искусственна и примитивна, довольно далекой от подлинной науки, она была не свободна от противоречий. Им не удалось выделить в научном знании твердый базис эмпирии, существование которого вытекало бы из их логико-гносеологических предпосылок. Они излишне резко проводили различие между эмпирическим и теоретическим уровнями познания. Они были убежденными сторонниками математизации научного знания.

Дальнейшее развитие философии науки было связано с обращением к историческому развитию науки. Методологические концепции начинают сравнивать не с логическими системами, а с реальными теориями и с историческими процессами возникновения научного знания. И с этого момента на формирование методологических концепций начинает оказывать влияние не символическая логика, а история науки. Соответственно изменяется и проблематика философии науки. Анализ языка и статичных структур уступает место критическому рационализму К.Поппера.

Если логические позитивисты считали единственным законным предметом философии науки логический анализ зрелого научного знания, то К.Поппер, Т.Кун, И.Лакатос, С.Тулмин, П.Фейерабенд, М.Полани обратили внимание на динамику и развитие научного знания. Указанные методологи науки, исследуя динамику науки, опирались не только на историю науки, но и предлагали и даже навязывали ее определенное видение, проводя различие между внутренними и внешними факторами развития науки. У К.Поппера процесс открытия научных законов – это внешний фактор для истории науки, а для М.Малкея и Дж.Гилберта – внутренний. С позиций многих методологов науки психологические и социальные детерминанты принадлежат к внешней истории науки, тогда как для Т.Куна, М.Полани и П.Фейерабенда они частично включаются во внутреннюю историю науки. Для К.Поппера факты – это абсолютная ценность науки, они бесспорны (хотя и конвенциальны), общезначимы и кумулятивны, а для Т.Куна они относительно ценны, необщезначимы, а в целом фактуальное знание некумулятивно.

Людвиг Витгенштейн

Эта цивилизация, может быть,
когда-нибудь и станет культурой.

Л. Витгенштейн

Людвиг Витгенштейн (1889-1951) является одним из самых выдающихся философов ХХ века. Его философия оказала влияние не только на различные разделы философского знания, расширив тем самым его границы и возможности, но и на развитие таких наук, как логика, математика, лингвистика, перечень которых далеко не исчерпывается. Более того, если ХХ век во многом прошёл под знаком идей Карла Маркса и Фридриха Ницше, то в философии Витгенштейна сам этот век получил своё наиболее глубокое осмысление. И это выглядит тем более парадоксальным, что философ не оставил специальных сочинений по социальной философии или философии истории. Главным предметом его страстного поиска на протяжении всей его жизни была мысль о мысли и, следовательно, стремление ответить на вопрос, что такое философия? В личности Витгенштейна впечатляет всё: его происхождение и легендарная героическая биография, его достижения в различных областях человеческой деятельности и, конечно, его философия, изучение и понимание которой, судя по всему, ещё только начинается.

Принадлежа к знатному аристократическому роду и занимая привилегированное положение в обществе, Витгенштейн идёт добровольцем на Первую мировую войну, и никакие связи его влиятельных родственников не могут изменить его решения. С чисто философской точки зрения это шаг можно расценить как поиск момента истины: когда над головой свистят пули, каждая из которых может оборвать твою жизнь, мысль не ищет компромисса с совестью и называет вещи своими именами. Там, в окопах мировой войны и в последовавшем после неё плену, и рождается знаменитый, изданный в 1921 году, «Логико-философский трактат», который и по форме, и по содержанию без преувеличения можно назвать философским шедевром ХХ столетия. Один из самых богатых людей в Европе, Витгенштейн, занимаясь меценатством и благотворительностью, раздал всё своё состояние и стал скромным сельским учителем с тем, чтобы впоследствии, заканчивая свой жизненный путь уже в качестве преподавателя Кембриджа, сказать: «Я прожил прекрасную жизнь».

Особое отношение у Витгенштейна было к России. Владея, в числе многих языков, и русским, он испытал на себе влияние великой русской литературы ХIХ века и прежде всего Л.Н. Толстого и Ф.М. Достоевского. С ними его связывает неприятие ограниченного, чисто рассудочного, узко рационального, технократического подхода в понимании мира и человека. Негативно относясь к западной цивилизации, Витгенштейн считал, что Россия должна сыграть особую роль в её духовном оздоровлении. В 30-е годы у него даже созревает замысел переезда в СССР. Он дважды посещает нашу страну, ему предлагают возглавить кафедру в Казани, но, к счастью для себя, он возвращается на родину. Признанием его заслуг перед человечеством является то, что 1989 год - год столетия со дня рождения философа - был объявлен ЮНЕСКО годом Людвига Витгенштейна.

Я не мог не привести эти сведения потому, что, во-первых, сама личность и жизненный путь этого философа имеют огромное облагораживающее и воспитывающее значение, и, во-вторых, потому, что его философия неотделима от его личности. Она была для него не просто страстным исследовательским поиском, но образом жизни, бытием, судьбой. По отношению к нему как одному из немногих философствующих справедливы слова Пифагора, который был первым из тех, кто назвал себя философом и при этом объяснил смысл этого слова так: «Жизнь подобна игрищам: иные приходят на них состязаться, иные - торговать, а самые счастливые - смотреть; так и в жизни иные, подобные рабам, рождаются жадными до славы и наживы, между тем как философы - до единой только истины» . Всё это непосредственно связано с нашей темой.

Философия философии, или метафилософия , не является специальной отраслью философского знания. Она представляет собой проблемное поле, связанное с философским осмыслением предмета философии, её сущности, основных задач и методов исследования. Этот далеко не полный круг вопросов в явном или скрытом виде присутствует в любой конкретной философии, и каждый философ, так или иначе, решает их для себя по-своему. В этом и проявляется специфика философии в её принципиальном отличии от любой науки. Для учёного, будь он представитель любой науки, вопрос о сущности его науки не играет существенной роли. Он как учёный занимается, прежде всего, решением конкретных исследовательских задач. Для философа же вопрос о том, чем является по сути своей философия, имеет принципиальное значение: решение этого вопроса непосредственно определяет то, каким видит философ взаимное отношение мира и человека. Это во многом определяет и постановку философом тех или иных проблем и их решение. И происходит это с необходимостью потому, что философия, в отличие от любой науки, всегда является проблемой для себя самой. Она всегда ставит перед собой вопрос о правомерности своего существования. В этом - залог жизнеспособности философии, её действенности и силы, её дальнейшего развития.

Вопрос, что такое философия и чем ей надлежит быть, постоянно находился в центре внимания Витгенштейна. Однако мы сосредоточим своё внимание здесь лишь на некоторых принципиальных положениях, которые изложены в его «раннем» «Логико-философском трактате». Это произведение принадлежит к числу тех немногих философских сочинений, где в буквальном смысле нет ни одного лишнего слова. Его отличает концептуальная строгость и логическая ясность. Он состоит из афоризмов, обозначенных цифрами, указывающими на степень важности каждого из них. Особенностью этого произведения является не только то, что в нём излагается определённая концепция философии, но и то, что в процессе этого изложения она апробируется в её практическом применении. Таким образом, это и изложение концепции, и демонстрация её в действии. В этом тоже проявляется принципиальная установка автора в понимании им сущности философии: философия не сводится к построению какой-то законченной теоретической системы. В ещё большей степени она представляет собой деятельность. И эту деятельность нельзя свести просто к процессу написания философского текста. Философская работа есть работа над самим собой, над созданием своей собственной точки зрения, которая выражается не просто словами в виде законченных формулировок. В своей действительной подлинной сущности философская деятельность демонстрируется философом в его жизненной практике, выражается в его образе жизни. В противном случае, согласно Витгенштейну, философия не имеет никакой ценности и никакого значения. Поэтому «Трактат» делится, условно говоря, как бы на две части. Одна из них вербально выражена в самом его тексте. Другая же часть, с точки зрения самого автора наиболее значимая, «остаётся за кадром», лишь подразумевается, так как «…что вообще может быть сказано, может быть сказано ясно, а о чём невозможно говорить, о том следует молчать» .

Ясными могут быть лишь высказывания о единичных фактах, какими они являются сам по себе как таковые безотносительно от сознания и намерений высказывающего их человека. Иными словами, право на существование имеют лишь высказывания о фактически удостоверенных данных. О мире же ценностей следует молчать. Таким образом, ценностно-нормативная сфера, обоснование идеалов, которые всегда были предметом особых забот философов и где их заслуги общеизвестны, как бы ставится под сомнение. Витгенштейн намеренно избегает в тексте «Трактата» каких-либо ценностных суждений, потому что, как он полагает, никаких ценностей в мире как таковом, каким он является независимо от сознания человека, нет. Так, в афоризме под номером 6.41 (здесь и далее в начале цитаты указывается номер афоризма) он пишет: «Смысл мира должен находиться вне мира. В мире всё есть, как оно есть, и всё происходит, как оно происходит, в нём нет ценности - а если бы она и была, то не имела бы ценности. Если есть некая ценность, действительно обладающая ценностью, она должна находиться вне всего происходящего и так-бытия. Ибо всё происходящее и так-бытие случайны. То, что делает его не случайным, не может находиться в мире, ибо иначе оно вновь стало бы случайным». Действительно, исходя из фактического положения дел в объективном мире, в нём нет ни высшего, ни низшего, ни добра, ни зла, ни истины, ни любви, ни красоты. Всё это привносится в мир лишь живущим в нём человеком, который страдает, борется, оценивает, стремится, любит, ненавидит. В афоризме под номером 6.432 мы читаем: «С точки зрения высшего совершенно безразлично, как обстоят дела в мире. Бог не обнаруживается в мире». Итак, о мире как целом, о ценности и смысле мира и жизни, о смерти, которая не является событием жизни, и о Боге, который не очевиден, буквально ничего определённого сказать нельзя.

Кому-то, может быть, эти рассуждения покажутся кощунственными, но человек, который это пишет, четыре года был участником активных боевых действий и четыре года бесправным пленным. На Витгенштейна огромное впечатление своей нелепостью произвёл тот факт, что освящённый хлеб на фронт привозили в никелированных вагонах. Ведь люди, которые верили в загробную жизнь, в боевых условиях ничем не отличались от прочих. (Нелепость здесь в том, что если освящённый хлеб обладает какими-то особыми качествами - и в силу этого не может испортиться, - то зачем его надо везти в никелированных вагонах?) Молчать о мире ценностей и о долге следует не только потому, что ничего ясного, определённого и тем более однозначного о них сказать нельзя, но, прежде всего, потому, что религиозные и нравственные ценности обесцениваются в слове. Они превращаются в словоблудие и открывают широкий простор для демагогии, ханжества, шарлатанства, идеологических спекуляций, становятся орудием манипуляции человеком. Человечество буквально утопает в безответственной болтовне, что не способствует нравственному очищению, а, наоборот, ведёт к моральной деградации. Природа этих ценностей, согласно Витгенштейну, такова, что они по-настоящему действенны лишь тогда, когда не высказываются, а демонстрируются в действии, в поведении, в образе жизни, в личном примере. Действительно, слова не являются достаточно убедительным аргументом в защиту нравственности. Личный пример в этом отношении гораздо более убедителен. Здесь, как нигде, справедливы слова «лучше один раз увидеть, чем сто раз услышать». Разве не твердят человечеству на протяжении тысячелетий простые истины: «Не убий, не укради, возлюби ближнего и т.д.?» Но оно от этого не становится, ни нравственно чище, ни справедливее, ни благороднее.

Однако философия, религия, этика, эстетика и другие сферы нормативно-ценностного регулирования на всём протяжении своего существования только и заняты тем, что постоянно производят ценностные суждения, которые порою исключают друг друга. Что же в таком случае представляют собой философские суждения и чем должна стать философия, если она лишается этого своего традиционного предмета? И то, и другое несколько проясняется в анализе понятия «мир», который дан в «Трактате».

Как известно, философия традиционно понимает мир как целое и единое, как некую целостность. Сама философия часто определяется как мысль о мире в целом и о мире как целом. Так же некритически мир как целое предстаёт и обыденному сознанию обычного человека. Так же, как нечто целостное и единое, мир понимается и в религиозном сознании. Однако Витгенштейн обращает внимание на то, что мир как целое есть иллюзия человеческого сознания, таким он предстаёт лишь в продуктах мыслительной деятельности человека. В реальном жизненном опыте каждый из нас всегда имеет дело лишь с конкретными предметами в определённых, всегда уникальных, обстоятельствах, а не с миром в целом. Поэтому суждения о мире в целом и о мире как целом нельзя квалифицировать ни как истинные, ни как ложные, ибо они бессмысленны. И это является отличительной чертой именно философских суждений. Этот вывод зафиксирован в афоризме под номером 4.003: «Большинство предложений и вопросов, трактуемых как философские, не ложны, а бессмысленны». Единственное, что можно с достоверностью сказать о мире, - это то, что мир есть совокупность фактов, зафиксированных в совокупности высказываний об этих фактах. Поэтому афоризм под номером 5.6 гласит: «Границы моего языка означают границы моего мира». Сущность этого высказывания нельзя свести, как это было принято ранее в наших философских словарях, энциклопедиях и учебниках, к субъективному идеализму и признанию непознаваемости мира. Мир действительно для каждого человека существует ровно настолько, насколько он его понимает, а уровень своего понимания человек может выразить лишь в своём языке. То, чего человек не может ясно выразить в словах, для него не существует, потому что он этого не понимает и не может назвать, ибо понимать можно только то, что имеет смысл. Так, например, если человек не изучал высшей математики, то все её формулы для него покажутся бессмысленным набором каких-то непонятных закорючек. Они для него не имеют никакого смысла. Поэтому можно с уверенностью сказать, что высшая математика в границы мира этого человека не входит, а потому для него и не существует. То же самое можно сказать и о восприятии классической музыки человеком, не имеющем элементарного музыкального образования. Для человека, лишённого музыкального вкуса, такая музыка не имеет никакого смысла, а, стало быть, и ценности. Витгенштейн указывает на то, что все суждения о том, что есть, или суждения о фактах, можно условно разделить на три категории: истинные, ложные и бессмысленные. Так, например, суждение «пять больше четырёх» в пределах элементарной арифметики является истинным. «Пять меньше четырёх» является ложным, а высказывание «собака больше четырёх» вообще лишено смысла.

Таковыми, согласно Витгенштейну, и является большинство философских высказываний. Это происходит потому, что философские понятия, именуемые категориями, как правило, не имеют однозначных определений. Такие категории, как «материя», «сознание», «мир», «человек» каждый философ понимает по-своему и, исходя из этого понимания, создаёт свою целостную систему философских взглядов. Поэтому и так называемые «вечные» проблемы, которыми занимается философия, - такие, как, например: «Что есть первопричина мира?», «Какова цель его развития?» - являются проблемами мнимыми. Они лишены смысла как с точки зрения обычного, обыденного сознания, так и с точки зрения науки. Попытки же дать ответы на такие вопросы с необходимостью порождают философские высказывания, которые невозможно квалифицировать в терминах «истинно» или «ложно». Такие философские вопросы не способны указать даже предметной области, где следовало бы искать ответ, не говоря уже о том, чтобы предложить методы их решения. Они попросту логически некорректны. Никто не может с полной уверенностью сказать, где и как искать на них ответы. (За исключением, конечно, религии, которая даёт ответы на все вопросы.)

Витгенштейн приходит к выводу, что философия, если она не хочет умножать количество бессмысленных высказываний, организованных в очередную абстрактную теоретическую систему, которая допускает бесконечное число интерпретаций, должна стать деятельностью по прояснению смыслов. Об этом говорится в афоризме под номером 4.112. «Цель философии - логическое прояснение мыслей. Философия не теория, а деятельность. Философская работа состоит по существу из разъяснения. Результат философии не некоторое количество "философских" предложений. Философия должна прояснять и строго разграничивать мысли, которые без этого являются как бы тёмными и расплывчатыми». Таким образом, философия должна стать интеллектуальной деятельностью по логическому прояснению смысла языковых высказываний. Философия - не что иное, как форма проявления и реализации интеллектуальной честности.

Особое внимание Витгенштейн уделяет взаимоотношению философии и науки. В отличие от своего современника, выдающегося немецкого философа Мартина Хайдеггера, который ставил философию бесконечно выше любой науки, так как считал, что «наука не мыслит», Витгенштейн не ставит философию над наукой. Вместе с тем, он категорически настаивает на различении сфер их компетенции. Так, в афоризме под номером 4.11 он пишет: «Философия не является одной из естественных наук. Слово "философия" должна означать что-то стоящее над или под, но не наряду с естественными науками». Только наука, по его мнению, имеет право претендовать на истинность своих высказываний: «4.11. Совокупность всех истинных предложений есть всё естествознание (или совокупность всех естественных наук)».

Однако предметное поле естествознания постоянно расширяется. Поэтому проблемы, ранее относимые к философским, по мере развития науки становятся научными и получают, наконец, своё решение в конкретной сфере научного знания. Наглядное описание этого процесса мы находим в статье философа Исаий Берлина: «…раннее Средневековье не ошибалось, рассматривая астрономию как "философскую" науку, поскольку ответы на вопросы о звёздах и планетах не определялись в ней ни наблюдениями, ни экспериментами, ни вычислениями. Астрономия руководствовалась неэмпирическими понятиями типа: совершенные небесные тела необходимо следуют круговым орбитам согласно цели своего существования или внутренней сущности, которыми они наделены Богом или Природой…

Со временем вопросы астрономии были сформулированы таким образом, что ясные ответы на них могли быть найдены посредством и на основе методов наблюдения и эксперимента. Эти методы, в свою очередь, были соединены в систему, непротиворечивость которой могла быть проверена чисто логическими или формальными средствами. Тогда и была создана новая наука астрономия» .

Философская работа, по мнению Витгенштейна, и должна проходить на границе с естествознанием, помогая установить, что может быть познаваемо или непознаваемо в конкретных условиях места и времени. Об этом гласят афоризмы под номерами 4.13 и 4.14: «Философия ограничивает спорную область естествознания»; «Она должна ставить границу мыслимому и тем самым немыслимому. Она должна ограничивать немыслимое изнутри через мыслимое».

Пафос Витгенштейна, по его собственному признанию, направлен против психологизма в теории познания. Субъектом познания у него выступает не конкретный единичный живой человек со своими переживаниями, предрассудками и установками, но субъект логический, выражаясь языком Канта, трансцендентальный субъект, носитель логических и научных форм мысли. Об этом - афоризм под номером 5.641: «Я - это не человек, не человеческое тело или человеческая душа, с которой имеет дело психология, но метафизический субъект, граница - а не часть мира». Согласно автору афоризмов, только в этом единственном смысле философия может «непсихологически» рассуждать о «Я». Логическое мышление безлично, поскольку личность мыслящего должна быть исключена из логических рассуждений, а законам логики подчиняются как мышление, так и язык. Об этом недвусмысленно гласит афоризм под номером 5.4731: «Априорность логики заключается в том, что нельзя нелогически мыслить».

Рассуждения и выводы Витгенштейна, с моей точки зрения, направлены на то, чтобы очистить человеческое мышление от антропоморфизма, который неизбежно погружает его в мир заблуждений и иллюзий. Антропоморфизм - это приписывание природным и социальным явлениям человеческих качеств и свойств, понимание мира природы, общества и даже Бога по образу и подобию человека. Природа как таковая лишена морали, и когда волк пожирает овцу, он просто утоляет свой голод, действует по закону природы. Но всегда находятся люди, которые скажут, что у волка нет совести. Антропоморфизм пронизывает все виды и формы человеческого сознания: мифологию, религию, искусство, здравый смысл, философию и даже некоторые виды научного знания. Это неизбежно происходит по той простой причине, что человек смотрит на мир человеческими глазами, измеряет и оценивает его человеческими мерками и оценками и никак иначе относиться к миру не может. Однако антропоморфизм неизбежно приводит к тому, что засоряет пространство индивидуального и общественного сознания высказываниями, лишёнными смысла, которым ничто не соответствует в мире фактов. Это происходит в основном по двум причинам: по неряшливости, безграмотности мышления и по злому умыслу. Во втором случае человека сознательно и целенаправленно дезориентируют относительно понимания им самого себя и своего положения в мире. При этом легко можно снять с себя ответственность за действительное положение дел, ссылаясь при этом на действия не зависящих от сознания и воли человека каких-либо мифических или мистических сущностей.

Действительно, мир как таковой нравственно нейтрален: в нём нет ни добра, ни зла, ценности и оценки привносит в мир лишь человек. В мире как таковом нет никаких оснований ни для любви, ни для добра, ни для красоты, ни для совести и нравственного поведения. Всё это опирается только на добрую и сильную волю человека. Но человек, по мнению Витгенштейна, предпочитает чаще всего прятаться от своей ответственности за нагромождением иногда, может быть, и красивых и по видимости возвышенных, благородных и умных, но по существу лишь бессмысленных фраз. В итоге человек сужает круг своей личной ответственности. В конечном счёте это приводит к тому, что, по выражению Мартина Хайдеггера, «чем более воцаряется болтовня, тем более закрывается мир» .

Такое положение дел Витгенштейн называет «болезнью разума». Поэтому деятельность философа должна быть направлена в прямо противоположном направлении: она должна прояснять поле человеческого сознания посредством логического анализа языковых высказываний. Таким образом, философия обретает свою подлинную ценность не столько как абстрактно-теоретическая система, сколько как прикладная дисциплина, выполняющая санитарную (расчищать поле сознания) и психотерапевтическую (лечить сознание от заблуждений и иллюзий) функции. Автор этих строк полностью присоединяется к позиции великого философа ХХ столетия Людвига Витгенштейна. В век господства средств массовой коммуникаций и информационных технологий, религиозного фанатизма и тоталитарных идеологий, в век информационных войн и массовых психических эпидемий философская деятельность, как её понимал Людвиг Витгенштейн, становится одним из факторов выживания человечества.

Таковы некоторые принципиальные положения философии философии Людвига Витгенштейна, которые можно было рассмотреть в рамках небольшой статьи.

Примечания

Диоген Лаэртский . О жизни, учениях и изречениях знаменитых философов. - М., 1979. - С. 334.

Витгенштейн Л. Логико-философский трактат. - М., 1958. - С. 29.

Берлин И. Назначение философии // Вопросы философии. - 1999. - № 5. - С. 93.

Хайдеггер М. Исследовательская работа Вильгельма Дильтея и борьба за историческое мировоззрение в наши дни: Десять докладов, прочитанных в Касселе (1925) // Вопросы философии. - 1995. - № 11. - С. 13.