Распутин воспоминания современников. Неизвестный Распутин в воспоминаниях. Покушение Хионии Гусевой
Немногочисленные сочинения, приписываемые Распутину, свидетельствуют не только о богословском невежестве сибирского "старца", но и о его приверженности духовным настроениям, свойственным сектантам мистическо харизматического толка.
Во-вторых, материалы незавершившегося консисторского следствия по делу о принадлежности Г. Распутина к секте "хлыстов" оставляют открытым вопрос о его непосредственных связях с сектантами и о степени мировоззренческого влияния на него сектантской идеологии.
При этом, неоднократно отмечавшиеся современниками гипнотические способности Григория Распутина, которые в конце петербургского периода своей жизни он совершенствовал под руководством профессионального гипнотизера, могут свидетельствовать не о благодатной одаренности Г. Распутина, а о влиянии на него псевдомолитвенной, экстатической религиозности мистических сект.
В-третьих, безнравственность Г. Распутина, выражавшаяся в безудержном пьянстве и разврате, была неоднократно и неопровержимо засвидетельствована многочисленными и весьма авторитетными современниками.
Наиболее выразительные из подобного рода свидетельств можно найти в воспоминаниях митрополитов Евлогия (Георгиевского; +1945), Вениамина (Федченкова; +1961) и протопресвитера Георгия Шавельского (+1951), они нашли свое отражение и в дневниках митрополита Арсения (Стадницкого; + 1937). Такое же отношение к Г. Распутину разделяли священномученики митрополит Владимир (Богоявленский; +1918) и епископ Гермоген (Долганев; + 1918), преподобномученица великая княгиня Елизавета Федоровна (+1918), мученик Михаил Новоселов (+1938), а также архиепископ Феофан (Быстров). (Об отношениях Царской Семьи и Г. Распутина см. Приложение № 5 "Царская Семья и Г.Е. Распутин").
Среди обличителей Г. Распутина оказывались также многие выдающиеся государственные деятели, такие, как: обер-прокурор А.Д. Самарин, председатели совета министров П.А. Столыпин и В.Н. Коковцев, министр внутренних дел А.А. Макаров и министр двора граф В.Б. Фредерикс, а также опиравшиеся на беспристрастную и объективную информацию агентуры высокопрофессиональные руководители российских спецслужб, начальники санкт-петербургского охранного отделения генералы А.В. Герасимов и К.И. Глобачев.
В своих обращениях на епархиальных собраниях к клиру и приходским советам города Москвы Святейший Патриарх Алексий II неоднократно касался этой темы. В частности, он указывал: "В последнее время появилось довольно много цветных, прекрасно изданных, с позволения сказать, "икон" царя Ивана Грозного, печально известного Григория Распутина и других темных исторических личностей. Им составляются молитвы, тропари, величания, акафисты и службы. Какая-то группа псевдоревнителей Православия и самодержавия пытается самочинно, "с черного хода", канонизировать тиранов и авантюристов, приучить маловерующих людей к их почитанию.
Неизвестно, действуют ли эти люди осмысленно или несознательно. Если осмысленно, то это провокаторы и враги Церкви, которые пытаются скомпрометировать Церковь, подорвать ее моральный авторитет. Если признать святыми царя Ивана Грозного и Григория Распутина и быть последовательными и логичными, то надо деканонизировать священномученика митрополита Московского Филиппа, преподобномученика Корнилия, игумена Псково-Печерского и многих других умученных Иваном Грозным. Нельзя же вместе поклоняться убийцам и их жертвам. Это безумие. Кто из нормальных верующих захочет оставаться в Церкви, которая одинаково почитает убийц и мучеников, развратников и святых?.." (Из Обращения Святейшего Патриарха Московского и всея Руси Алексия II к клиру и приходским советам храмов г. Москвы на Епархиальном собрании 15 декабря 2001 года. // Цит. по "Царь Иван Васильевич: Грозный или святой". М., Издательский Совет РПЦ,2003.С.3"4.).
"Перед нами не внутрицерковная дискуссия, - говорится в другом Обращении Святейшего Патриарха. - Все более очевидными становятся намерения организаторов - внести разделение в церковную среду. Противопоставить старчество - иерархии, белое духовенство - монашеству, самочинно переписать русскую церковную историю, в угоду сегодняшним идеологическим пристрастиям провести ревизию столетиями складывавшемуся собору русских святых.
Несомненно, что все это говорит о серьезном повреждении церковного сознания, опасные последствия которого очевидны каждому пастырю" (Из Обращения Святейшего Патриарха Московского и всея Руси Алексия II к клиру и приходским советам храмов г. Москвы на Епархиальном собрании 25 марта 2003 года. // Цит. по "Царь Иван Васильевич: Грозный или святой". М., Издательский Совет РПЦ, 2003. С. 45.).
Наша общая задача и ответственность не допустить расшатывания церковного корабля.
Ювеналий Поярков , митрополит
Гришка Распутин в воспоминаниях современников
Все чаще и чаще приходится слышать о "мученике за Христа и за царя, человеке Божии Григории, молитвеннике за святую Русь и ея пресветлого отрока". Создается впечатление, что кто-то усиленно пытается ввести в сонм святых человека, который абсолютно этому сонму не причастен. Для того, кто беспристрастно читает воспоминания современников о Г.Е.Распутине, мифы о его святости выглядят просто нелепыми. Можно отмахнуться от негативных фактов по поводу "старца", но тогда придется быть последовательным и обвинить во лжи достойных уважения людей, многие из которых не мифически, а реально являются святыми, прославленными нашей Церковью.
***Приведем некоторые воспоминания о Распутине: "На приеме у Государя Председатель Государственной Думы М.В. Родзянко показывал Императору подлинники писем к Родзянко женщин, так или иначе совращенных Распутиным... письмо о мерзостях и поведении Распутина во время его приездов домой от одного из местных священников, говорил о преследовании иерархов, выступавших против Распутина, обращал внимание Государя на известную фотографию "Друга" в подряснике и с наперсным иерейским крестом на золотой цепочке (интересно, как это "святой" дерзнул без принятия священнического сана надевать на себя священнический крест?), указывал на хлыстовство Распутина".
Известно, кстати, что настоящие святые признавали себя недостойными высокого священнического служения, и никто из них никогда и не помышлял о том, чтобы самовольно надевать на себя священнические одежды.
О хлыстовстве Распутина тоже идет много споров. "Занимался Распутиным и известный миссионер В.М.Скворцов. После революции, будучи профессором богословия в Сараево, Скворцов "убежденно и решительно" говорил приятелю-эмигранту: "Распутин был, несомненно, хлыстом, с молодых еще лет. И сектантские навыки сохранял до конца своей жизни".
"Один из крупнейших знатоков русского раскола Алексей Пругавин... колебался, но вынужден был признать принадлежность Распутина к секте. В хлыстовстве Распутина был уверен и Михаил Новоселов (правый издатель и профессор-филолог), пытавшийся опубликовать на эту тему брошюру "Григорий Распутин и мистическое распутство". (На эту книгу очень надеялась святая преподобномученица Елизавета Федоровна. – Автор.) Рукопись книги была конфискована в типографии в 1912 г."
Ко всему прочему "собственная дочь Распутина, Матрона, уже на пороге смерти призналась, что ее отец был хлыстом, и описала радения во всей их "красе"".
Вообще в списке недругов Распутина много людей, которые были известны своей любовью к православию и Отечеству. Эти люди предупреждали всех о том, что Г.Е.Распутин совсем не тот старец-странник, за которого себя выдает. К таким людям относились: архимандрит Феофан (Быстров), бывший духовником царской семьи (до того момента, пока не стал открыто выражать свое негативное отношение к Распутину); епископ Саратовский Гермоген (Долганов, за обличения Распутина снят с кафедры и сослан в монастырь; новомученик), сестра императрицы преподобномученица Елизавета Федоровна; св. праведный Иоанн Кронштадтский; архиепископ Никон (Рождественский); священномученик Владимир митрополит Киевский (переведенный из столичного града в Киев опять же за то, что не скрывал своего отношения к Распутину); митрополит Петербургский Антоний (Вадковский); преподобный Алексей (Соколов), зосимовский старец; блаженная Пашенька Саровская. С последней связан знаменательный эпизод: "В эти годы многие приезжали в Саров и Дивеево. Приезжал Распутин со свитой – молодыми фрейлинами. Сам он не решился войти к Прасковье Ивановне и простоял на крыльце, а когда фрейлины вошли, то Прасковья Ивановна бросилась за ними с палкой, ругаясь: "Жеребца вам стоялого". Они только каблуками застучали".
Схиархимандрит Гавриил (Зырянов), старец Седьмиезерной пустыни, просиявший подвижническим житием, несомненно имевший дар прозорливости, очень резко высказывался о Распутине. В книге епископа Варнавы (Беляева) "Тернистым путем к небу" описывается такой случай. "Прихожу к Алексею-затворнику, тот в заметном волнении: "Представьте себе, что отец Гавриил Великой Княгине (прмч. Елизавете Федоровне. – Автор) сказал. Она спрашивала его про Распутина. И что же он сказал?! "Убить его, что паука: сорок грехов простится..."".
Интересно заметить, что поклонники Г.Е. Распутина говорят, что "старца" признавал праведный Иоанн Кронштадтский. Матрона, дочь Распутина, пишет, что праведный Иоанн Кронштадтский почувствовал "пламенную молитву и искру Божию в отце", а позднее назвал его "истинным старцем".
Но, почему-то в дневниках самого о. Иоанна таких воспоминаний не встречается. Однако воспоминания других лиц об их встрече есть.
Священномученик протоиерей Философ Орнатский, настоятель Казанского собора в Санкт-Петербурге, в газете "Петербургский курьер" за 2 июля 1914 года описывает эту встречу так: "О.Иоанн спросил старца: "Как твоя фамилия?" И когда последний ответил: "Распутин", сказал: "Смотри, по фамилии твоей и будет тебе"". По этому свидетельству весьма трудно сделать выводы, что о.Иоанн почувствовал у Распутина "искру Божию и пламенную молитву". Интересным является еще одно свидетельство, на наш взгляд, несколько проясняющее действительные отношения между о.Иоанном Кронштадтским и Г.Е.Распутиным. У праведного о.Иоанна был ученик протоиерей Роман Медведь (кстати, прославленный в лике святых новомучеников), ничего не предпринимавший без его благословения. Святой исповедник о.Роман очень негативно относился к Распутину и "предупреждал против сближения с этим человеком владыку Сергия (Старогородского) и архимандрита Феофана (Быстрова)". Думается, что человек, постоянно советовавшийся с о.Иоанном, непременно спрашивал у святого и о Распутине. И если бы о.Иоанн считал Г.Е.Распутина истинным духоносным старцем, то, вероятнее всего, суждения об этом человеке столь близкого его духовного сына и послушника, каковым являлся исповедник о.Роман, не были бы столь категоричны.
Сам Распутин, вероятно, был очень высокого мнения о своих понятиях в духовной жизни. Свою книгу он называет не как-нибудь, а "Житие опытного странника". Ну, а поскольку он странник опытный, то позволяет себе такие высказывания о настоящем праведнике, которого почитала вся Россия: "Распутин... отозвался об отце Иоанне Кронштадтском... что последний – святой, но неопытен и без рассуждения, как дитя... Так впоследствии стало уменьшаться влияние отца Иоанна при дворе". Очень интересным было понятие "святого старца" о грехе и о величайшем из церковных таинств – Святой Евхаристии. В.А.Жуковская вспоминает слова самого "старца". ""Я тебе все как есть докажу. Понимаешь? До тридцати годов грешить можно, а там надо к Богу оборотиться, а как научишься мысли к Богу отдавать, опять можно им грешить (он сделал неприличный жест), только где-то тогда будет особый – но Сам мя заступи и спаси, Спасе мой, понимаешь? Все можно, ты не верь попам, они глупы, всей тайны не знают, я тебе всю правду докажу. Грех на то и дан, штоб раскаяться, а покаяние – душе радость, телу сила, понимаешь? Знаешь што, поговей на первой неделе, что придет?" "Зачем?" – спросила я. <...> "Грех понимать надо. Вот попы – они ни... в грехе не понимают. А грех само в жизни главное" (выд. сост.). "Почему главное?" – переспросила я, недоумевая. Распутин прищурился: "Хошь знать, так грех только тому, кто его ищет, а если скрозь него идти и мысли у Бога держать, нет тебе ни в чем греха, понимаешь? А без греха жизни нет, потому покаяния нет, а покаяния нет – радости нет. Хошь я тебе грех покажу? Поговей вот на первой неделе, что придет, и приходи ко мне после причастия, когда рай-то у тебя в душе будет. Вот я грех-то тебе и покажу. На ногах не стоишь! <...> Я тебе тоже сказал: пойди поговей и приходи ко мне чистенька. Почему не причастилась да не пришла?" "Ну что же было бы?" – спросила я. Он прищурился: "Взял бы я тебя, вот што! Ух и хорошо чистеньку!" – он скрипнул зубами". Тут даже сказать нечего. Призывать человека после причастия ("когда у тебя рай в душе") к смертному греху – это просто беснование какое-то. Как, интересно, почитатели "старца" прокомментируют это свидетельство? Скорее всего, поступят, как поступают обычно, скажут, что эти архивные свидетельства – клевета врагов Отечества.
Г.Е. Распутин даже изгонял беса блуда, вероятно, запамятовав 26-е правило Лаодикийского собора (364 г.), гласящее: "Не произведенным от епископа не должно заклинать ни в церквах, ни в домах...". Правды ради стоит сказать, что иногда он находил выход и занимался заклинанием блудного беса "ни в церквах, ни в домах", а в бане. Об этом есть свидетельства не хулителей "святого старца", а непосредственных участниц подобных "изгнаний", напоминающих вакханалии адептов фаллического культа, почитательниц старца. Из опроса священником Юрьевским в 1913 г. участниц походов Распутина в баню у себя в селе: "Сначала следовала его (Распутина. – Автор) молитва, после которой шло троекратное повторение фразы "Бес блуда, изыди вон!"... После чего Распутин совершает с женщиной... (не буду уточнять, и так понятно. – Автор). Мощь совокупления была таковой, что женщина уже не ощущала обычного состояния похотливости. Она чувствовала, что бес блуда ушел от нее". Еще раз напоминаем, что это показания не врагов, а почитателей Распутина, которые готовы оправдать в нем все что угодно. Что и делает генеральша Лохтина, давая показания чрезвычайной комиссии. "Для святого все свято. Что, отец Григорий – как все, что ли? Это люди делают грех, а он тем же только освящает и низводит на тебя благодать Божию".
Еще хотелось обратить внимание на любовь Распутина к Царю-Страстотерпцу, о которой так много пишут некоторые "историки". Лучше всего предоставить слово самому Григорию Ефимовичу. Его слова тоже сохранились в воспоминаниях современников. Во многих книжках приводится предсказание Распутина о том, что царской семье придется пострадать после его смерти. И очень любят цитировать слова "пока я жив, и они живы". Приведем полностью всю пророческую фразу так, как сам Распутин изрек ее в беседе с Пругавиным. "Вот видать, што ты ничего не знаешь: это я-то ничего не сделал царю? Да, думается, во всей Рассеи нет никого, кто бы ему столько зла сделал, как я, а он меня все любит". Он внезапно замолчал и подозрительно вгляделся в Пругавина: "Ты не думай о том, што я сказал, – и он хитро усмехнулся, – все одно тебе не понять, в чем дело тута. А только помни: покеда я жив – то и они живы, а коли меня порешат – ну, тогда узнаешь, что будет, увидишь", – загадочно прибавил он".
Алексий Махетов, иерей
Уникальной биографии Григория Ефимовича Распутина (1872—1916) посвящено немало мемуарных страниц. Свою лепту внесла и Вера Александровна Жуковская (урожд. Микулина) (1885—1956), в пору описываемых событий пробовавшая свои силы на литературном поприще. Уже будучи автором сборника рассказов «Марена» (Киев, 1914), молодая писательница, заручившись рекомендациями своего дяди, знаменитого ученого Н. Е. Жуковского, принимавшего участие в ее судьбе, представилась историку-расколоведу А. С. Пругавину. Свой интерес к нетрадиционным формам религиозного сознания Жуковская объяснила замыслом нового романа. Найдя в Пругавине лицо заинтересованное, она, благожелательно принятая в доме Распутина, стала для Историка источником информации о жизни «старца».
Интерес Пругавина к этой личности, сыгравшей не последнюю роль в трагическом финале династии Романовых, был непреходящим. В 1915 г. он опубликовал в журнале «Русская Иллюстрация» документальную повесть «Около старца», где Жуковская описана под именем Ксении Владимировны Гончаровой. Отдельное издание было осуществлено в 1916 г. под названием «Леонтий Егорович и его поклонницы». Судьба этой книги печальна — почти на весь ее тираж был наложен арест. Второе издание вышло под заголовком «Старец» Григорий Распутин и его поклонницы» уже в 1917 г. Сюжет повествования был прост: знакомство автора с госпожой Гончаровой и подробное воспроизведение всего виденного и слышанного ею. «...Я более всего заинтересована, — говорила Гончарова, объясняя причины своего обращения к столь неординарной стороне жизни, — тем религиозным брожением... или, может быть, точнее будет сказать, тем поветрием , которое наблюдается теперь в разных слоях нашего общества и которое я затрудняюсь охарактеризовать одним каким-нибудь термином. Словом, я имею в виду то полное мистицизма и суеверия брожение, которое выдвинуло у нас разных «прозорливцев», выступающих в роли религиозных подвижников, выдвинуло разных «пророков», юродивых, блаженных». Автор повести дает героине следующее напутствие: «Вам предстоит нелегкий труд разобраться в этом диком конгломерате мистицизма, эротомании и политики, распутать этот клубок религиозных порывов и половых, сексуальных эмоций, переплетающихся с реакционными вожделениями и заданиями». Главы документального повествования Пругавина в значительной степени соотносимы с первыми тремя главами воспоминаний Жуковской, написанных, вероятно, десятилетие спустя, на основе дневников.
Перу Жуковской принадлежат еще две книги: повесть «Сестра Варенька» (М., 1916) и сборник рассказов «Вишневая ветка» (М., 1918). Перипетии личной жизни в 20-х гг., неудачи в публикации своих произведений решили ее литературную судьбу. После ранней смерти мужа в 1924 г. Жуковская порывает с городской суетой и перебирается на жительство в сельцо Орехово Владимирской губернии, в места, издавна связанные с родом Жуковских. Отойдя от активной литературной деятельности, она почти всецело посвятила себя заботам об увековечении памяти Н. Е. Жуковского.
Влад<имирский> округ
Село Ставрово
253Предисловие
Настоящие записки составлены мною по дневникам, которые я раньше вела ежедневно. Во время моих встреч с Распутиным я, вернувшись домой, записывала все слышанное и виденное, а т. к. память у меня вполне удовлетворительная, то некоторые записи представляли собою почти стенографическую точность.
Во время моего знакомства с Р. я была еще очень молода и поэтому, конечно, относилась ко всему в жизни довольно поверхностно. Р. интересовал меня, главным образом, со стороны своего воздействия на людей, ничем не заинтересованных в его влиянии, и этой-то стороне уделена наибольшая часть моих записок. О ней же, должна сказать, почти не упомянуто во всей посвященной ему до сей поры литературе. Одна книжонка «Из недавнего прошлого» , принадлежащая перу посещавшей Р. дамы, хотя и пытается осветить личность Р., но в ней слишком явно выражено желание отмежеваться от впечатления, производимого Р., и в некоторых случаях она явно не соответствует истине. Так, в одном месте дама пишет о гнилых зубах и зловонном дыхании Р., но как раз зубы были у него безукоризненные и все до одного целы, а дыхание совершенно свежее. Вообще надо иметь мужество признать, что Р. была натура во всяком случае исключительная и обладал он огромной силой. Это даже признает М. Н. Покровский , а его-то уже никак нельзя обвинить в пристрастии к Р.
Я очень сожалею, что я не политик и не историк — тогда бы я, конечно, извлекла гораздо больше из трехлетнего знакомства с Р., но и то, что я там слышала и видела, не занимаясь исследованиями и расспросами, настолько не похоже на все то, что мы имеем в обыденной жизни, что всякий, кто прочтет эти записки, так или иначе почувствует весь кошмар последних дней русской монархии и жизни ее «высшего света».
В. Жуковская
1914 г.
Мое первое свидание с Распутиным
О Р. я услышала в первый раз в К<иеве>. Я тогда только что кончила гимназию и, заинтересовавшись благодаря случайному знакомству одной из отраслей сектантства, посещала тайком собрания Божиих людей, как они себя называли (много позже я узнала, что их же зовут хлыстами в сектантской литературе).
254И вот там, на окраине города, однажды, во время обычного вечернего чая с изюмом, любимого напитка божиих людей, Кузьма Иваныч, так звали хозяина, вдруг повел речь о старце Григории Распутине. Из этой речи, полной неясных образов и довольно сумбурной, какими вообще всегда бывают речи пророков людей божиих, я поняла, что этот старец куда-то обманом втерся, кого-то надул и что очень Россия от него пострадает, потому что он продает божий дар, что ему было много дано и все взыщется. В конце своей обличительной речи Кузьма Иваныч заметил, что вначале кажется, словно на кривде дальше уедешь, чем на правде, но что потом заплатишь за все сторицею; при этом он как пример привел нашу православную церковь, где все построено на лжи, а, между прочим, она стоит уже вторую тысячу лет. «Но погодите, братья и сестры! — вдохновенно воскликнул он, — расплата ждет, и будет она побита тем же оружием, которым защищалась, и во многом здесь поможет Григорий». Я спросила его, кто такой этот старец. Прищурив свои яркие глаза (у всех хлыстов глаза совершенно особые: они горят каким-то жидким переливчатым светом, и иногда блеск становится совершенно нестерпимым), он сказал усмехаясь: «Какой он старец, ему и пятидесяти лет нет. Это его епископ Феофан расславил: старец да старец, а «старец» такими делами занимается, что только кучеренку какому-нибудь под стать; спохватился Феофан, да поздно: пошел разоблачать, а Гриша к тому времени укрепился где надо и самого Феофана ссунул. Теперь до него рукой не достанешь, у царей свой брат стал. Слушок был в свое время, что он Алешу излечил, не совсем, а все же подходяще, и что царица святым его считает, а только враки, ведь темный он». — «Что значит «темный»?» — спросила я, затая дыхание, но ответ получила нескоро. Долго молчал Кузьма Иваныч, а потом неясно и запутанно стал говорить. Мало можно было понять из его слов, но выходило так, что, выбирая пророка, божий люди налагают на него искус: 33-дневный пост, который он проводит в затворе, получая лишь через известные промежутки хлеб и воду. После этих дней открывают тайник, в самую полночь, на большом соборе, т. е. на собрании всех братьев и сестер, и он выходит или светлым или темным, иными словами, преодолел он искушение или нет, одолел его враг, или он покорил его себе, и, сообразно с этим, бывает или торжество духа среди собравшихся или общее падение и — жестокий бич хлыстовства — общий свальный грех. «А почему вы думаете, что Распутин темный?» — спросила я, все еще не вполне понимая сущность дела. Кузьма Иваныч опять усмехнулся как-то вовсе не весело и сказал нехотя: «Он с нашими братьями был, а только мы отреклись от него: в плоть он дух зарыл». Потом промолчал и добавил как бы про себя: «Положим, горевать очень не приходится, не все ли одно. Там наверху и так плутни много, теперь одним обманщиком больше стало, только и всего. А держит он их крепко, сознаться надо». — «А чем?» — спросила я. «Поезжай да посмотри сама. Приглядись, авось что ни то и поймешь», — загадочно сказал Кузьма Иваныч и свел разговор на другое.
Сильно заинтересованная этими таинственными намеками и рассказом Кузьмы Ивановича, воротилась я домой и решила при первой же возможности увидать Р. и понять, в чем тут дело. Случай скоро представился, я поехала в Петроград. Здесь я начала с того, что пошла к известному исследователю сектантства А. С. Пругавину, надеясь получить от него нужные мне сведения о Р. Я не ошиблась: Пругавин знал все, что вообще можно было внешне знать о Р., — ближайшим другом которого являлась Анна Александровна Вырубова , интимнейшая подруга царицы, — одной записки которого, написанной крупными, корявыми буквами неверной, будто детской или пьяной, рукой к любому из министров, было достаточно, чтобы просителя немедленно
255удовлетворяли согласно его желанию. О близости к нему царицы и о его диких ночных оргиях под шумок говорил весь город, но громко никто не смел сказать слова из опасения, что слово это потом жестоко ему отплатится. А он сам, окопавшись где-то в самом сердце одурелой столицы, делал свое тайное темное дело. Какое? Вот это-то я и хотела понять. Это я сказала Пругавину. Он с большим огорчением посмотрел на меня и стал просить отказаться от моего намерения познакомиться с Р., т. к. последствия этого знакомства могут стать для меня гибельными. Но я повторила, что решила это твердо, и даже попросила его узнать мне адрес и телефон Р. «Пусть будет по-вашему, — со вздохом согласился Пругавин, — я сделал все, что мог, чтобы предостеречь вас, теперь я умываю руки».
На другой день он сообщил мне по телефону адрес и телеф<он> Р., он жил тогда на Английском проспекте № 3, а телефон был 646 46. Я, конечно, не стала мешкать и тут же позвонила по апокрифическому телефону. Я случайно попала в редкую минуту, когда телефон Р. был свободен — как я увидала впоследствии, дозвониться к Р. было так же трудно, как выиграть в лотерею. Минутку постояв с, надо сознаться, сильно забившимся сердцем у телефона, я услыхала сиповатый говорок: «Ну кто там? Ну слушаю». Спрашиваю чуть дрогнувшим голосом: «Отец Григорий?» — «Я самый и есть, ну кто говорит? али незнакома?» — «Говорит молодая дама. Я очень много о вас слышала. Я нездешняя, и мне очень хочется вас увидать: можно?» — «А откеле ты звонишь-то?» — с готовностью отозвался Р. Я сказала. «Знашь што? — заторопился он. — Приезжай ко мне сичас, хошь? — голос его выражал нетерпение. — А ты кака? красива?» — «Посмотрите!» — засмеялась я. «Ну скорее, скорее, приезжай, душка, ну ждать буду. Через полчаса приедешь? не можешь? ну через час, живее, душка!»
Менее чем через час я входила в подъезд огромного серого дома на Английском. Какое-то жуткое чувство охватило меня в этом широком светлом вестибюле. Внизу стояли рядом чучела волка и медведя; подъеденные молью, потрепанные шкуры вольных лесных хищников казались такими жалкими на фоне декадентского окна, на котором засыхал куст розового вереска, наполовину оголенные ветки его сиротливо выглядывали из-под безобразных зеленых бантов. Лифт остановился на самом верху. Отворив дверцу, швейцар указал мне на одну из высоких желтых дверей: Вам к Распутину! — и лифт сейчас же начал спускаться вниз, а я вспомнила, что он не спросил меня внизу, к кому я пришла.
На звонок мне отворила невысокая полная женщина в белом платочке. Ее широко расставленные серые глаза глянули неприветливо: «Вам назначено?» — «Да!» — «Ну входите. Нет, здесь не раздевайтесь, — прибавила она, видя, что я направилась к вешалке, — снимете там, если хотите». После я узнала, что привилегия раздеваться в передней давалась только тем посетителям, которые считались своими и проходили не в «ожидальню», так называлась приемная для просителей, а во внутренние комнаты.
«Гр. Еф. еще не вернулся от обедни», — затворяя за мной дверь в ожидальню, проворчала женщина. Большая комната была почти пуста, если не считать нескольких стульев, расставленных около стен далеко друг от друга, обиты они были грубым кретоном в новом стиле. Огромный неуклюжий буфет около нелепо раскрашенной печи с какими-то зелеными хвостами у карниза. В комнате трое посетителей: д<ействительный> с<татский> с<оветник> в вицмундире со звездой, плешивый, в золотом пенсне, неопределенный субъект в очень плохом костюме с всклокоченной бородой и разными глазами. А у самой
256двери, присев на кончике стула, бледная девушка в старой, обшитой барашком кофточке и кругленькой шапке.
Дверь из передней отворилась, и недовольный женский голос крикнул: «Мара!» Из внутренних комнат пришла на зов, сутулясь и раскачивая бедра, высокая девочка в гимназическом платье. Подойдя к двери, она повернулась и несколько секунд пристально всматривалась в меня, и я смотрела на это белое широкое лицо с тупым животным подбородком и нависшим низким лбом над серыми угрюмыми глазами с бегающими в них мгновенными искрами. Волосы ее, тусклые, безжизненные, были завиты крупными локонами, и она нетерпеливо взмахивала головой, отгоняя от глаз низко подстриженную челку. Каким-то хищным звериным движением она провела острым кончиком языка по широким ярко-красным губам полуоткрытого, точно вывернутого рта, судорожно зевнула и скрылась в передней. Опять все затихло, яркое зимнее солнце ослепительно блестело на бездарной позолоте рыночной мебели и назойливо синем карнизе.
Дверь из передней приоткрылась, и шмыгая туфлями, поспешно, как-то боком вскочил Распутин. Раньше я не видала даже его портрета, но сразу узнала, что это он. Коренастый, с необычайно широкими плечами, он был одет в лиловую шелковую рубашку с малиновым поясом, английские полосатые брюки и клетчатые туфли с отворотами. Лицо его показалось мне давно знакомым: темная морщинистая кожа обветренного, опаленного солнцем лица его складывалась теми длинными узкими полосами, какие мы видим на всех пожилых крестьянских лицах. Волосы его, небрежно разделяющиеся на пробор посередине, и довольно длинная, аккуратно расчесанная борода были почти одного темно-русого цвета. Глаз его я не разглядела, хотя, войдя, он тотчас же взглянул на меня и улыбнулся, но подошел к субъекту в плохо сшитом костюме. «Ну што надо-то, ну говори, — спросил он негромким своим говорком, склоняя голову несколько набок, как это делают священники во время исповеди. Проситель стал излагать какое-то запутанное дело, из его слов я поняла, что это был сельский учитель, т. к. он несколько раз упомянул, что ему все сделала бы записочка к товарищу министра Нар<одного> просв<ещения>. Нахмурясь, Р. сказал нехотя: «Ох, не люблю я просвещении этих. Ну постой, ну ладно, ну жди, напишу». Затем он подошел к д<ействительному> с<татскому> с<оветнику>, но тот попросил разговора наедине. Р. посмотрел было в сторону вставшей, как все сделали при его входе, девушки, робко стоявшей у притолоки, но потом повернулся и направился ко мне. Подойдя совсем вплотную, он взял мою руку и наклонился ко мне. Я увидала широкий, попорченный оспой нос, скрывающиеся под усами узкие, бледные губы, а потом мне в глаза заглянули его небольшие, светлые, глубоко скрытые в морщинах. На правом был небольшой желтый узелок. Сначала и они показались мне совсем обычными, но уже в следующую минуту мне стало неловко и я почувствовала ясно, что там, за этой внешней оболочкой, сидит кто-то лукавый, хитрый, скользкий, тайный, знающий это свое страшное. Иногда во время оживленного разговора глаза Р. загорались нетерпимым блеском и из них струилась какая-то неприятная дикая власть. Взгляд был пристальный и резкий, мигали его глаза очень редко, и этот неподвижный магнетический взгляд смущал самого неробкого человека. «Это ты, душка, утрием звонила?» — своим быстрым придыхающим говорком спросил Р. Я кивнула. «О чем хотела поговорить?» — продолжал он, сжимая мою руку. «О жизни», — ответила я неопределенно, захваченная врасплох, т. к. сама не знала, о чем я стану говорить с Р. Повернувшись к двери, Р. позвал: «Дуня!» На зов вошла смиренница в зеленой кофте и белом платочке. «Проведи в мою особую», — вполголоса сказал Р., указав на меня. «Идемте!» —
257пригласила она довольно приветливо. Мы вышли в переднюю, она повернула налево, провела мимо закрытой двери, сквозь которую слышались сдержанные голоса, и ввела в длинную узкую комнату с одним окном. Оставшись одна, я огляделась: у стены около двери стояла кровать, застланная поверх высоко взбитых подушек пестрым шелковым лоскутчатым одеялом, рядом стоял умывальник, с вделанным в дощатый белый крашеный стол тазом, по краю стол был обит белым коленкором, на краю около таза лежал обмылок розового мыла, на гвозде висело чистое полотенце с расшитыми концами. Около умывальника перед окном письменный стол, на нем плохонькая, вся залитая чернилами чернильница, несколько ручек с грязными перьями, карандаш, две бумажные
258коробки, полные отдельно нарванных листочков бумаги, масса записок разных почерков. На самой середине стола будильник и около него большие карманные золотые часы с госуд<арственным> гербом на крышке. У стола два кресла. Наискось от окна у противоположной стены женский туалет с зеркалом, совершенно пустой. В углу не было иконы, но на окне большая фотография алтаря Исаакиевского собора, и на ней связка разноцветных лент. И по аналогии я вспомнила хатку божиих людей на окраине К<иева>: там тоже в углу не было иконы, а нерукотворный Спас стоял на окне, и на нем тоже висели ленты...
В столовой зазвонил телеф<он>, дверь в нее была неплотно прикрыта, и я услышала, как Дуня нехотя спрашивала: «Кто?» Но внезапно голос ее изменился, стал угодлив, и она поспешно сказала, что позовет сейчас. Шмыгающие ее шаги в стоптанных башмаках живо простучали мимо двери, и сейчас же из ожидальной с нею почти так же быстро зашмыгал Р. Я слышала, как она шепнула ему: «Анна Александровна», — значит, Вырубова.
Отрывистые ответы Р. ясно доносились до меня: «Ну люди у меня. Немного. Ну здоров. Ничего. Приезжай к чаю. В 6 приедешь? А когда же? Ах, занят буду. Ну ладно! Жду». Кончив разговор, он поспешно прошел через столовую и вошел ко мне, затворив плотно дверь.
Придвинув кресло, он сел напротив, поставив мои ноги себе меж колен и, наклонясь, спросил: «Что скажешь хорошего?» — «В жизни хорошего мало», — сказала я. Он засмеялся, и я увидала его белые хлебные зубы, крепкие, точно звериные. «Это ты-то говоришь! — и, погладив меня по лицу, он прибавил: Слышь, што я тебе скажу? знашь стих церковный: от юности моея мнози борют мя страсти, но сам мя заступи и спаси, Спасе мой, знашь? » Говоря «знашь?», он быстро щурил глаза и бегло взглядывал острым хищным взглядом, мгновенно гаснувшим. «Знаю», — ответила я, недоумевая и не понимая, к чему он это сказал. «Ты постой, постой, — торопливо остановил он меня. — Я тебе все как есть докажу. Понимашь? До тридцати годов грешить можно, а там надо к Богу оборотиться, а как научишься мысли к Богу отдавать, опять можно им грешить (он сделал непристойный жест), только грех-то тогда будет особый — но сам мя заступи и спаси, Спасе мой, понимашь? Все можно, ты не верь попам, они глупы, всей тайны не знают, я тебе всю правду докажу. Грех на то и дан, штоб раскаяться, а покаяние — душе радость, телу сила, понимашь? Знашь што, поговей на первой неделе, што придет?» — «Зачем?» — спросила я. Он всполошился и близко наклонился ко мне. «Тута спрашивать неча, — забормотал он, — хошь верь тому, што я говорю, тогда слушать должна, а я тебе все скажу, всю правду докажу, ходи только ко мне почаще. Ах ты моя дусенька, пчелка ты медова. Полюби меня. Перво дело в жизни любовь, понимашь? От свово, да любимого, все примешь, всяко слово стерпишь, а коли чужой — то стану я тебе што хошь говорить, в одно ухо впустишь, а друго выпустишь. Посиди маненько, а я письмо напишу, пратецю просят».
Подойдя к столу, он взял перо и стал писать, скрипя и громко шепча каждое слово, перо вихлялось в его руке как привязанное. Буквы, крупные, кривые, он точно нарочно прилеплял к бумаге. Отрываясь от писания, подбегал и целовал меня. Я сказала наконец: «Ну долго же им придется ждать вашего письма». Р. махнул досадливо рукой: «Ох, дусенька, больно уж не люблю писаний этих, то ли дело слово живо, а то гляди, што — чиста сажа, вот только и написал», — он протянул мне записку. Там стояло нелепыми каракулями выведенное: «Милой дорогой ни аткажиистелаи празьбу можише иму дать да Григорий». — «А что же вы не пишете кому?» — спросила я. Р. как-то растерянно улыбнулся: «А нешто я всех упомню, чай сами знают, какому
259министру несть, а для меня все одно: милай, дорогой, — я всем так пишу. Сиди тута, сичас отдам», — и он убежал.
Вернулся Р. скоро и опять уселся против меня, сжав мои колени. Глаза его потемнели, и в них загорелся яркий блеск, наклонившись ко мне, он шептал поспешно: «Теперь не пушу тебя, раз пришла, должна теперь приходить. А то я с тобой ничего не поделаю, понимашь? Запиши-ка мне телефон свой», — заключил он, подавая мне лоскут бумаги и карандаш. Пока я писала, он, наклонясь, дышал в ухо, и едва я дописала последнюю цифру, как он спросил быстро: «Ну што же ты хотела о жизни со мною поговорить?» — «Скажите, знаете вы, в чем грех и где правда?» — спросила я. Р. посмотрел на меня с любопытством: «А ты знаешь?» — «Откуда же мне знать?» — вопросом же ответила я. Р. усмехнулся какой-то непонятной, неизвестно к чему относившейся улыбкой. «Ты, верно, книг больно много читаешь, а толк-то не всегда в книгах этих есть, другие только мутят и с ума сводят. Есть у меня одна така на твой образец, может, знаешь, в<еликую> кн<ягиню> Милицу Николаевну . Всю-то книжну мудрость она прошла, а того, што искала, не нашла. Много мы с ней говорили, Умница она, а только покою ей не хватат. Перво в жизни любовь, а потом покой. А коли так ту безудержу жить, не получишь ты покоя. Вот она тоже о грехе спрашиват. А грех понимать надо. Вот попы, они ни... в грехе не понимают. А грех само в жизни главное». — «Почему главное?» — переспросила я недоумевая. Р. прищурился: «Хошь знать, так грех только тому, кто его ищет, а если скрозь него итти и мысли у Бога держать, нет тебе ни в чем греха, понимашь? А без греха жизни нет, потому покаяния нет, а покаяния нет — радости нет. Хошь я тебе грех покажу? Поговей вот на первой неделе, что придет, и приходи ко мне после причастия, когда рай-то у тебя в душе будет. Вот я грех-то тебе и покажу. На ногах не устоишь!» Раскрасневшееся лицо Р. с узкими, то выглядывающими, то прячущимися, глазами надвинулось на меня, подмигивая и подплясывая, как колдун лесной сказки, он шептал сладострастно расширившимся ртом: «Хошь покажу?»
Кто-то страшный, беспощадный глядел на меня из глубины этих почти совсем скрывшихся зрачков. А потом вдруг глаза раскрылись, морщины расправились, и, взглянув на меня ласковым взглядом странников, он тихо спросил: «Ты што так на меня глядишь, пчелка?» — и, наклонившись, поцеловал холодным монашеским ликованьем.
В полном недоумении глядела я на него: ведь не во сне же я видела это темное, горящее лицо, с крадущимся страшным взглядом и слышала злорадный шепот: «Хошь покажу?» А сейчас передо мной сидит простой мудрый мужичок с залегшими крупными складками на красновато загорелой коже, и его светлые выгоревшие глаза пытливо смотрели на меня, только где-то в далекой глубине этих небольших глаз мелькал тот беспутный и заманивал и ждал... Я встала: «Мне пора идти». Р. стал удерживать. «Ну што с тобою делать, — сказал он наконец, тоже вставая и крепко обнимая. — Только, смотри, скорее приходи. Придешь, што ли? — настаивал он, провожая меня в переднюю. — А как скушно станет, так телефоном звони, я сичась и подойду. Я всегда дома, разве што только Аннушка увезет в Царско. Когда придешь, дусенька. Хошь завтра вечером приходи в половине десятого, придешь?» — «Приду».
Я шла и думала обо всем, что слышала от Р. Впечатление мое получилось крайне сумбурное, и казалось странным, почему здесь было так просто и естественно все то, что в другом месте показалось бы возмутительным и непристойным. Но, уходя, я знала твердо одно, что приду опять обязательно.
260Мое посещение Распутина с А. С. Пругавиным
На утро после того дня, как я была у Р., мне позвонил Пругавин и стал спрашивать о впечатлении, вынесенном мною из этого свидания, при этом он сказал, что сам давно уже собирается повидать Р. Вскоре мне позвонили с Английского, сначала говорил чей-то женский голос, потом подошел Р. и настойчиво просил прийти к нему в 10 вечера. Я сказала, что буду. У меня явилась мысль убить разом двух зайцев: сделать удовольствие А. С. Пругавину, дав ему возможность понаблюдать за Р. во время этого свидания, и обмануть сладострастные надежды Р. Я позвонила Пругавину, он, конечно, с радостью согласился сопровождать меня, и вечером мы поехали на Английский. На наш звонок дверь открыл сам Р. Заметив, что я не одна, он нахмурился, но я сделала вид, что не замечаю его неудовольствия. «А вот мой дядя! — сказала я весело. — Он очень хотел с вами познакомиться». Не отвечая, Р. сумрачно помогал мне раздеться и, снимая шубку, спросил шепотом: «Ты чего же это не одна пришла?» В полуоткрытую дверь столовой был виден накрытый стол, на нем, посреди двух больших ваз с фруктами, три неоткупоренных бутылки вина, обернутые тонкой розовой бумагой. Пока Пругавин раздевался, Р. поспешно вошел в столовую, взял бутылки и унес их в спальную. Мы вошли в столовую. Здесь вечером все казалось приветливее, ярко горел свет, на всех окнах цветы. Вошел Р. и хмуро спросил Пругавина: «Так ты ей дядя?» Пругавин подтвердил. «Ну што же, давай поцелуемся». Облобызавшись трижды, он усадил нас к столу и сел сам. Указывая на меня, Р. сказал, разливая чай: «Вот мы с ней вчера все спорили. Я ее убедить хочу, а она все не идет. Ну што, уверилась што ли?» — спросил он меня. «В чем?» — удивилась я. Р. погладил меня по лицу. «Ах, душка, я все тебе докажу. Ну а как насчет того, штоб поговеть?» — неожиданно закончил он. Я не ответила ничего. Р. наклонился совсем близко: «Слышь, без раскаяния душу свою не найдешь. Ты меня только слушай. С жизни пример возьми: ежели ты кого усердно просишь, наверно тебе всяк сделат». — «Смотря кого просить, — сказала я, — все, кто имеют большую власть, только раздражаются на излишние просьбы, вот, я думаю, царь не любит, когда его просят долго, если он хочет исполнить, то и без больших просьб сделает». Р., прищурясь, посмотрел на меня: «Ты это почему царя вспомнила? он очень добрый, царь-то, я его вот ничуть не робею! Его што ни попрошу, все сделат». — «Вы ему хорошо делаете, и он вам», — медленно сказал Пругавин, как-то странно взглянув на Р. Р., привскочив, замахал руками: «Вот видать, што ты ничего не знашь: это я-то ничего не сделал плохого царю? да, думаться, во всей Рассей нет никого, кто бы ему столько зла сделал, как я, а он меня все любит». Он внезапно замолчал и подозрительно вгляделся в Пругавина: «Ты не думай о том, што я сказал, — и он хитро усмехнулся, — все одно тебе не понять, в чем дело тута. А только помни, покеда я жив, то и они живы, а коли меня порешат, ну тогда узнашь, что будет, увидишь», — загадочно прибавил он. Мы все молчали, стало невольно как-то жутко. Словно сибирский колдун приподнял завесу темного будущего, и пахнуло оттуда чем-то неизбежным, как сознанная смерть. Я встала и прошла к окну, на нем стоял богатый складень — Александр Невский, Борис и Глеб, около, на маленьком столике, роскошная корзина гиацинтов. Р. тоже встал и пошел за мной. «Все шлют мне, — сказал он и, указав на большую корзину полуувядших ландышей, прибавил как-то вскользь: Вот это царица прислала». Я невольно подумала, как
261равнодушно он относится к своему необычайному положению. Самомнения выскочки у него нет совсем. И, словно отвечая на мои мысли, Р. сказал: «Ах, пчелка, чем гордиться-то, все одно, все прах и тлен — помирать-то все одинаково будем, што царь, што ты, што я. Одна радость воля. На озерцы бы теперь на наши, на сибирски, в леса бы наши. Ух! высоки леса! Вот она где правда-то! вот она тайна. Ни греха не увидишь, ни страху нет — одна великая сила вольная. Вон она где!» Р. воодушевился, глаза его загорелись нестерпимым огнем, он точно вырос, и голос его окреп и звучал какой-то вдохновенной проповедью. Пругавин глядел на него не отрываясь, и я видела, как мучительно не хватает ему его письменного стола, карандаша и листочка бумаги, чтобы тут же записать слышанное. «Знашь што, выпьем вина!» — вдруг совершенно неожиданно, как он это делает всегда, закончил Р. И, быстро выбежав, вернулся, неся бутылку портвейну. «А старик твой пьет?» — спрашивал он, весело распоряжаясь, откупоривая вино, наливая в стаканы и пододвигая мне торт. Но Пругавин отказался, и Р. опять налил ему чая. Выпив стакан, Р. налил другой и, достав засунутые под поднос несколько конвертов, протянул их мне. «На-ка, прочитай-ка, што пишут». Я прочитала: все три оказались прошения, очень коряво написанные. Я попросила за одного — писаря земской управы, уволенного по наговору. «Ладно, поможем, — согласился Р. — Это к какому же министеру пратецю написать, душка? — деловито осведомился он, беря карандаш и листок бумаги, — надо быть, к Маклакову , он ведь по губернаторам, а земство-то, оно у губернатора. Ну давай писать. Эх, горе человеку неграмотному. И коли только время тако будет, штоб у русского мужика водки не было, а грамота была». Криво, крупно Р. написал обычное: «Милай, дорогой, нагавору веры нету писаренка варатитити рибяты плачат грех да Григорий». «Много несправедливости в жизни!» — заметил Пруг. «Зато на том свету хорошо будет, — живо откликнулся Р. — Ах, велика радость поношения». — «А там адом пугают, — сказала я. — А только я в ад не верю, неправда все это!»
Р. наклонился ко мне и до боли сжал мою руку. «Это в ад-то не веришь, — спросил он шепотом. — А хошь, я тебе его покажу, ад-то?» — «Ну как вы его покажете?» — сказала я с сомнением. Выпустив мою руку, он пристально, не мигая, смотрел мне в глаза. «Не веришь? ну погодь, поверишь, я коли тяжко захочу — много могу, приходи попозже, как ни то, хошь завтра. А он у тебя старик правильный, — неожиданно обнимая меня, заключил Р., — вот я тебя при нем ласкаю, а он ничего. А я всегда так, не могу я без ласки, потому душа через тело познается, понимашь? Вот погодь, може и ты поверишь, случится с тобою чудо, ты и поверишь. В чудеса-то веришь?» — «А разве жизнь, Гр. Еф., не чудо?» — вставил неожиданно Пруг. Р. весело засмеялся: «И правда, што чудо! На самом деле, кто я таков, штоб мне с царем из одной миски хлебать? мужик, как есть серый, села Покровского, ходил без сапог! а теперь вона гляди! Приходи ко мне завтра, — обратился он ко мне, — хошь? Всяких у меня увидишь. А еще одну увидишь, ленточну бешену. — Наклонившись, он положил руку мне на колено. — Ну как, пчелка, будешь приходить? Ах ты моя ягодка!» В глазах его замелькали буйные, темные огоньки, а дыхание стало хрипло, все ближе наклоняясь, он сначала гладил, потом стал комкать грудь. Я встала: «Мне пора». Р. отпустил.
Когда мы вышли на улицу, Пругавин, крупно шагая, заговорил возмущенно: он находил, что Р. преступный тип, ловкий шарлатан, научившийся своему искусству у какого-нибудь сибирского шамана. Что в нем есть колоссальная темная сила и орудует он ею чрезвычайно ловко. Относительно женщин Пругавин думал, что дикое сладострастие Р. играет здесь решающую роль. Мы
262подходили к моему дому. Пругавин остановился. «А вы помните его загадочные слова? о царе? — спросил он медленно. — Вы запомните их! Что-то говорит мне, что в них разгадка этого дикого явления. Да, я думаю, Р. сыграет решающую роль в судьбе России и династии».
«Радение» с Лохтиной
Когда я на другой день в 12 ч. пришла к Р., Дуня сказала мне, очень неприветливо, что Гр. Еф. у обедни, и опять, не дав мне раздеться в прихожей, где на вешалке уже висело множество нарядных шубок, провела в ожидальную. Через несколько минут из двери в переднюю поспешно вскочил Р., он был в нарядной голубой расшитой шелками рубашке, плисовых штанах и лакированных сапогах. «Што же это она тебя, тупорыла, к гостям-то не свела?» — торопливо забормотал он, целуя меня и увлекая за собою. Но у двери в столовую он вдруг задержался и подозрительно посмотрел на меня. «Али же лучше не надо? — колеблясь, сказал он. — Може наглядишься на нее да сбежишь от меня?» — «Если надумаю сбежать, без всякой причины сбегу, — сказала я. — А вот, может быть, вашим дамам будет неприятно, что вы приведете к ним незнакомую?» Р. нетерпеливо мотнул головой: «А мне... с ними, раз мне знакома, и им должна быть знакома. Ну идем, дусенька!»
В столовой ослепительно сверкал хрусталь на столе, и как сквозь радугу ярких зимних лучей солнца я увидала лица сидевших за столом. Подведя меня к столу, Р. сказал: «Примайте гостью, она мне больно полюбилась», — и, усадив меня в пустое кресло на краю стола, сел рядом на хозяйском месте. Поклонившись и несколько смущенная необычайной обстановкой, я украдкой осматривала собравшихся. Всех дам было около 10 и на самом отдаленном конце стола молодой человек в жакете, нахмуренный и, видимо, чем-то озабоченный. Рядом с ним, откинувшись на спинку кресла, сидела очень молоденькая беременная дама в распускной кофточке. Ее большие голубые глаза нежно смотрели на Р. Это были муж и жена Пистелькорс , как я узнала потом, встречаясь с ними, но в следующие годы знакомства я Пистелькорса самого никогда больше не видала у Р., а только Сану. Рядом с Саной сидела Люб. Вал. Головина , ее бледное увядшее лицо очень мне понравилось, — она вела себя как хозяйка: всех угощала и поддерживала общий разговор. Около нее сидела немолодая, но очень красивая генеральша Ливен, за ней полная, обрюзгшая Шаповальникова — владелица одной из частных гимназий, давнишний друг Р., так же часто посещавший его, как Головины .
«Аннушку знашь?» — тихонько шепнул мне Р., подмигнув на соседку Шаповальниковой, — «Аннушка»! — так Р. звал Вырубову, — я посмотрела на нее с любопытством: высокая полная блондинка, одетая как-то слишком просто и даже безвкусно, лицо некрасивое с ярко-малиновым чувственным ртом и неестественно блестевшими большими голубыми глазами. Лицо ее постоянно менялось — оно было какое-то ускользающее, двойственное, обманное, тайное сладострастие и какое-то ненасытное беспокойство сменялось в нем с почти аскетической суровостью. Такого лица, как ее, больше в жизни я не видала и должна сказать, что оно производило неизгладимое впечатление.
Сидевшая рядом с нею Муня Головина больше других поглядывала на меня своими кроткими, мигающими, бледно-голубыми глазами. Я почему-то сразу решила, что это она, и, когда Р. позвал «Мунька», была довольна, что
263не ошиблась. В светло-сером шелковом платье, белой шапочке с фиалками казалась она такой маленькой и трогательной. В каждом взгляде и в каждом лове проглядывала беспредельная преданность и готовность полного подчинения.
Поглядев на соседку Муни, я несколько секунд не могла отвести взгляда от этого лица — смуглое, почти желтоватое, с большими продолговатыми черными глазами, усталыми и гордыми, — оно казалось неживым, как лицо старинного портрета, но иногда оно вдруг все вспыхивало, и в глазах мелькала тоска неразрешимого вопроса. Она была как-то неестественно бледна, и тем ярче выделялись на этом лице тонкие губы красного рта. Одетая в лиловый шелк и маленькую шапочку из черно-синих крылышек, она сидела, спокойная и безучастная, глубоко засунув руки в горностаевую муфту. Я не спросила, кто она, и больше у Р. я ее не встречала, но узнала ее по портретам и думаю, что это была в<еликая> к<нягиня> Милица Никол., та самая, о которой Р. в первое свидание со мной говорил: «Есть у меня тут одна княгиня в. Милица, може знашь? она вот тоже всю книжну премудрость произошла, а спокою не нашла». Да, человеку с таким лицом не грезилось даже мечтать о покое.
Остальные дамы были незначительны и все как-то на одно лицо, и на них я взглянула мельком.
На углу стола кипел огромный, ведерный, ярко начищенный самовар, и стол весь был буквально завален разной снедью, но сервировка была очень странная: рядом с роскошными тортами и великолепными хрустальными вазами с фруктом лежала прямо на скатерти грудка мятных пряников и связки грубых больших баранок, варенье стояло в замазанных банках, рядом с блюдом роскошной заливной осетрины — ломти черного хлеба и огурцы на серой пупырчатой тарелке. Перед Р. на глубокой тарелке лежало десятка два вареных яиц и стояла бутылка кагору, около нее три чайных стакана. «Ну, пейте чай, пейте», — сказал Р., придвигая тарелку с яйцами. Немедленно все руки потянулись к нему, глаза блеснули: «Отец, яичко!» Особенно болезненно выразилось нетерпение в глазах беременной Саны Пист. Я взглянула на нее с недоумением: очень уже все это было дико! Наклонившись, Р. набрал целую горсть яиц и стал оделять каждую, кладя по яйцу в протянутую ладонь. Раздав всем, он повернулся ко мне: «Хошь яичко?» Но я отказалась, и сейчас же глаза всех с удивлением посмотрели на меня. Вырубова встала и, подойдя к Р., подала ему на ломте хлеба два соленых огурца. Перекрестясь, Р. принялся за еду, откусывая попеременно то хлеба, то огурца. Ел он всегда руками, даже рыбу, и, только слегка обтерев свои сальные пальцы, гладил между едой соседок и при этом говорил «поучения». «Вот, — сказал Р., прожевывая огурец и кладя жирную ладонь на живот своей соседки справа, молодой барышни в красной кофточке, — вчера пришла она ко мне, — он кивнул на меня. — О вере мы с ней говорили, и никак убедить я ее не мог. Она, вишь, в церкву не ходит, а я ее причащаться посылал, не идет така супротивна — я сам попов-то не очень хвалю, много в них есть неправды, ну а без церкви не проживешь: она до всего доспеват, знашь?» В разговор вступила старая Головина. «Хорошо, что вас привело к Гр. Еф., — сказала она, ласково на меня глядя, — вот походите с недельку к нему, и вам вся жизнь сразу станет яснее». — «Ну, ну, не торопись больно, — отозвался Р., — с ею не мене трех лет провозишься. А я рад, што она пришла, вот это так и знай, коли от кого на сердце сладость, значит, тот человек хорош, а от кого — скука делатся, ну, значит, подлюка, понимашь?» — и он приблизил ко мне лицо с прищуренными глазами. «Только вот правильно жить надоть, — заключил он. — Любить надоть, прощать, да в церкву ходить!» —
264«Уж научить церковь прощению, — сказала я. — Анафему вот когда провозглашают, это в особенности хорошо прощение». — «Меня тоже всегда анафема смущает, Гр. Еф., — сказала Люб. Валер. — К чему это она?» Р. медленно проглотил чай и нехотя отозвался: «Ну ее, анахтиему эту, мы другого раза оставим, ну ее!»
В комнату вошла та самая высокая девочка в гимназическом платье, которую я видела в приемной в первый приход. Руки всех протянулись ей навстречу: «Мара, Марочка!» Очень было любопытно посмотреть, как все эти княгини и графини целовали дочь Распутина, одна даже, вероятно, обознавшись, поцеловала ее руки — потом ее усадили на диване около старой Головиной.
«Вот солнышко-то как нынче светит радостно, — сказал Р., обращаясь ко мне, — это оно для тебя светит, потому ты на добро пришла. Знашь, так всегда бывает, кому вера-то есть, вот солнце тоже, когда глядит на дома-то. все люди особыми будто стали, а по делу-то своею верою глядишь, оно и выходит солнечно. Ходи в церкву», — неожиданно закончил он свое туманное «поучение», которому все внимали с благоговением. «Вот тоже Ольга , — заговорил Р., прожевав баранку. — Была баба умна, в бога верила, в церкву ходила, и вдруг словно што ее, подлюку, ужалило, своротила в сторону и вместе с отступником Серьгой Трухановым , знашь, такой монах был в Царицыне, бешеный, Иллиодор! — оба на церкву наплевали, он вовсе из Рассей сбежал, а она каку-то дуру ленточну из себя смастерила, да, вот, погодь, сичас сама увидишь. Чует мое сердце, што явится она и не даст мне стакана чая толком допить». И точно в ответ на его слова в передней раздался сильный шум. Я повернулась к полуоткрытой двери, а на пороге ее уже колыхалось что-то невероятно яркое, широкое, развевающееся, косматое, нелепое и высоким звенящим голосом выпевало по-кликушечьи: «Хри-и-и-сто-с Во-о-о-скре-е-с!!!» — «Ну вот тебе Ольга, радуйся!» — хмуро сказал Р.
Мимо меня пронеслось это ни на что раньше мною виданное не похожее и рухнуло между моим и Р. креслами. Отчетливо запомнила я белую козью ротонду, веером разостлавшуюся по полу, а потом какой-то мех на затылке — густой, желтый, волчий.
Поднявшись на полу, Лохтина протянула Р. шоколадный торт, выкрикнув немного более по-человечески: «Вот гляди при-и-нес-ла-свер-ху белень-ко-е! внутри черненькое!» Р., сидевший с момента ее появления отвернувшись и насупившись, повернулся к ней, взял торт и, сунув его на край стола, сказал скороговоркой: «Хорошо, отстань, сатана!» Стремительно вскочив, Лохтина обняла сзади его голову и стала дико целовать его, выкликая захлебывающимся срывающимся голосом исступленные ласки, уловить слова было почти невозможно, и только иногда проскальзывало кое-что, напоминавшее человеческую речь. «Дорогусенько, сосудик благостный, бородусенька, безценьице, мученьице, бриллиантики, алмазик мой, божестьице мое, боженочек мой, любосточек аленький, сокровище мое, радостичек мой, блаженнинький мой, святусик!!!» Отчаянно отбиваясь, Р. кричал, полузадушенный: «Отста-ань! сатана! отста-а-нь, бес, сво-о-лочь, дьявол!! тебе говорю, сука, стерьва! отста-ань!!»
Наконец, оторвав ее руки от своей шеи, он отбросил ее со всего размаху в угол и, весь красный, взъерошенный, задыхаясь от злости, крикнул: «Всегда до греха доведешь, сила окаянная! паскуда!»
Тяжело дыша, Лохтина добралась до кушетки, около которой упала, и. помахав руками, окутанными цветными вуалями, звонко выкрикнула: «А все-е же-ты мо-ой!! и я к те-бе прило-жи-и-лась!! И я-а к тебе при-и-ло-жи-ла-сь.
265Бо-ог ты мо-ой! Кто-о бы не сто-о-ял ме-е-жду на-а-ми, а я к тебе при-и-ло-жусь!! И я зна-а-ю Ты ме-е-ня лю-и-бишь!» — «Ненавижу я тебя, сволочь! — быстро и решительно возразил Р. — Вот перед всеми говорю: ненавижу я тебя, не только что люблю — бес в тебе. Убил бы я тебя, всю морду избил!» — «А я счаст-ли-и-ва! счаст-ли-и-ва-и все же ты меня-лю-и-бишь! — запела Лохтина, подпрыгивая на одном месте и трепеща цветными тряпками и лентами. — И я к те-е-бе опять при-и-ло-жусь!» Мгновенно подбежав к Р., она обхватила его голову и с теми же дикими сладострастными криками принялась целовать его, неистово крича и выкликая. «А ты дьявол!» — в бешенстве завопил Р. и ударил ее так, что она отлетела к стене, но сейчас же, вскочив на ноги, Лохтина опять закричала исступленно: «Ну, бей, бей! бей!!» Все выше, выше поднимался голос, и такое блаженство было в нем и в этих протянутых худых руках, что невольно становилось как-то жутко: а вдруг все это уже перестало быть действительностью, потому что в здравом уме и твердой памяти нельзя присутствовать на подобном бедламе, зная, что это не сумасшедший дом, но тогда что же это такое?
Наклоняя голову, Лохтина старалась поцеловать то место на груди, куда ее ударил Р., и, видя, что это невозможно, подскакивала и рычала, с отчаянием целуя воздух громкими жадными поцелуями, била себя ладонями по груди и целовала эти ладони, извиваясь в сладострастном экстазе. Она напоминала какую-то страшную жрицу, беспощадную в своем гневе и обожании.
Понемногу ее возбуждение стало стихать. Отойдя к кушетке, она легла на нее и закрылась вуалями. Я внимательно смотрела на нее: наряд ее был невероятен — вся она была обвешана плиссированными юбками всевозможных цветов, думаю, их было не меньше десяти, мне пришло в голову, как по-дурацки должен себя чувствовать человек, если только он вправду не сошел еще с ума, обвешиваясь всем этим костюмом, и я чуть не расхохоталась. Юбки эти от ее быстрых нервных движений кружились и развевались вокруг нее, как гигантские крылья, разлетались вуали (их было столько же, сколько юбок) по обеим сторонам головы, на которой была надета волчья собирская шапка Р. (как я потом узнала от Муни), с прикрепленными к ней пучками разноцветных лент. Поверх надетой на Лохт. красной русской рубашки Р. висели на ремнях мешочки, наполненные разным хламом и остатками еды Р.: половинками обкусанных огурцов, яблок, баранок, ломтей хлеба, костями рыб, кусками сахара, старыми пуговицами, обрывками лоскутов, записочками. На ремнях же висело несколько пар его старых рукавиц. На шее Лохтиной, словно цепи, свисали разноцветные ряды четок, гремевших при каждом ее движении. На руках ее были неуклюжие мужские перчатки, которые она потом скинула. Ноги были обуты в старые огромные сапоги, вероятно, те самые, в которых он «тридцать лет искал бога по земле». Лицо ее трудно было разглядеть под двойным венчиком вроде тех, которые кладут на покойников, и сквозь вуали виден был только скорбный изящный рот, обезображенный несколькими выбитыми зубами, наверно, самим же Р.
«Бо-ог! бо-ог! си-ила! твоя!» — нарушая общее тягостное молчание, внезапно выкрикнула Лох. Р., опять было принявшийся за чай, резко повернулся к ней и погрозил ей кулаком: «Вот, как перед Истинным, доспеешь ты окаянная, продолблю я твою голову, кобыла бешена! Сгинула бы с глаз долой, опостылела, сука?!» — «За что вы ее так поносите?» — спросила я возмущенно. Все сидевшие быстро повернулись ко мне, а Р., мгновенно изменив свое свирепое лицо на ласковое, погладил меня по плечам. «А ты сама подумай, пчелка, как же мне ее не ругать, — сказал он примирительно, — какого мне все
266это терпеть, бесы тому и рады, што она церкву бросила, и Муньку за собою тянет?» — «А вы только что говорили, надо прощать!» — заметила я. «Слы-ы-шу умные речи! — запела Лохт. Откинув вуаль, она пристально вгляделась в меня темно-серыми, все еще прекрасными глазами. — Это кто же такая! видно, новенькая. Ну, сюда, сюда и руку целуй, руку!!» — «Замолчишь ли ты, сатана ленточный!» — крикнул Р. Дамы все по-прежнему молчали, только дышать они начали часто, нервно поводили плечами, лица покраснели, и глаза застилались. «Не замол-чу-у! — не унималась Лох. — Я все дни кри-чу-у! об одном, а вы глу-ухи, вы-сле-е-пы!!» — «Я не понимаю, зачем вы раздражаете Гр. Еф.? — сказала неожиданно Люб. Вал., обращаясь к Лохт. — Разве вы не видите, что ему это неприятно?» Вырубова встала, подошла к Лох., стала перед ней на колени и поцеловала ей руку, потом вернулась на свое место. «Догадалась наконец! — очень спокойно сказала Лох. и сейчас же опять закричала, выкликая; точно так же внезапно стихнув, она наклонила голову и, раздвинув вуали, принялась вглядываться в сидящих. — Что-то я не вижу своей послушницы? Ну живо, живо! на колени, и ручку, ручку!!» Муня встала и, став на колени перед Лох., поцеловала ее руку. «Погоди, подлюка! Найду я на тебя кнута!» — крикнул Р. «Бо-ог пра-авду любит», — завопила Лохт. «Не в тебе ли она, сила нечистая?» — огрызнулся Р. Муня вернулась к столу. «Смотри, дура, — погрозил ей Р., — станешь постылой!» Люб. Вал. спросила сдержанно, но вся покраснев: «Гр. Еф., это ужасно — как вы Марусю браните?» — «А что она меня в грех вводит, — отозвался Р., — руки у Ольги целует — сколько раз говорил ей: не смей Ольге ничего давать!» — «Что же мне голодной теперь оставаться? — покорно спросила Лох. — Сегодня опять не обедала и вчера ничего не ела, у меня денег нет. Последние сегодня шоферу отдала. Он меня шибко, хорошо вез! Я опоздать боялась. Я ему говорю: направо, налево туда, сюда, а он поворачивает, и вот я здесь, и ничего у меня нет! Сегодня прощенное воскресенье, прислуга будет прощение просить, на чай надо давать, а у меня нет! А я голодна, есть хочется», — как-то по-детски беспомощно протянула она последние слова. «Так тебе и надо, стерва!» — спокойно сказал Р.
Дуня внесла огромную миску дымящейся ухи и поставила на столик у двери. Муня встала, налила тарелку и отнесла ее Лохт. «Мунька! — сердито прикрикнул Р., — тебе говорю, не смей служить Ольге, ну ее!» (он прибавил краткое, но выразительное словечко). Не слушая его, Муня поставила уху на круглый столик около кушетки. «Это зачем тут? — указала Лохт. на корзину гиацинтов на окне. — Здесь все мое раньше было, чашка моя тут стояла, все подъели, все выкинули, подлянки!» Муня молча взяла тяжелую корзину, сняла ее с окна и с трудом, напрягая свои худенькие плечи, поставила ее в угол на пол: Р. обернулся. «Ну чего мне еще ждать?! — воскликнул он. — Коли эта сука проклята Муньку у меня отбирает. Хушь бы кто ее, гадюку, из городу убрал, в ноги бы тому поклонился!» Люб. Вал. взволнованно сказала Муне: «Маруся. ну что ты делаешь, зачем сердить Гр. Еф.». — «Ну мама, мамочка, не надо, не говори так», — шепнула Муня. «Разве ты не можешь сделать все, что захочешь? — немедленно стала выкликать Лохт., приходя в исступление, — бери бу-ма-гу, пи-и-ши, пи-и-ши! пусть возь-му-т и я по-оле-чу за те-бя-в кан-далы в це-е-пи-в-тюрь-му-ты мо-ой!! ты меня лю-ю-би-ишь! Ну пи-ши!» — «А потом скажут, что я тебя выгнал и ты от меня с ума сошла — не хочу этого!» — сумрачно сказал Р.
Шаповальникова встала и, пройдя мимо Лохтиной, стала разливать уху по тарелкам. Лох. яростно вскинулась на своей кушетке: «Сам бей! бей! плюй!
267на меня, но запрети им портить мне мою дорожку . А теперь я должна к тебе при-ло-житься!» Она вскочила. «Посмей только, сука!» — становясь в оборонительную позу, пригрозил Р. Она стала заходить слева. «Ой, Ольга, не доводи до греха!» — жимая кулаки, урчал Р. Но ловким, неожиданным движением, забежав справа, она обхватила его голову, со стоном приникнув к ней. Отцепив ее руки и совсем уже по-звериному рыча, Р. отшвырнул ее так, что она с размаху упала на кушетку, застонавшую под ней. Но, сейчас же выпрямясь, Лох. с блаженством стала целовать концы пальцев, посылая Р. воздушные поцелуи. «Зачем вы нарочно сердите Гр. Еф.?» — опять сказала Люб. Вал. Лохт. выпрямилась и ответила по-фр<анцузски>: «Почему вы не называете меня, обращаясь ко мне, милая Люб. Вал.?» Головина слегка смутилась и ответила на том же языке: «Очень извиняюсь, я совершенно не имела в виду обидеть Вас, милая Ольга Владим.!» — «Пожалуйста, не беспокойтесь», — кротко прервала ее Лох., но тут же опять закричала петухом и стала твердить свои бессмысленные ласки ходившему по комнате Р. Остановившись около меня, Р. сказал: «Ну спроси ее сама, почему она такую шутиху из себя строит? да еще говорит, што я ее на таку дурость благословил». — «А кто-о-же-кро-о-ме те-бя! — пронзительно крикнула Лохт. — Ты-бо-ог! мой! падите ниц!» — подпрыгивая и размахивая руками, дико кричала Лохт. «Вот, гляди на нее, — развел руками Р., — как же мне ее, бесовку, не проклинать. Ну да как другие меня тоже за Христа почитать начнут по ее-то примеру?» — «Не за Христа, а за бога! — закричала Лохт. — Ты бо-ог! мой Саваоф, бог живой!» — «А вы бы ее спросили, почему она вас за бога считает?» — сказала я. «Дусенька, — отчаянно махнул рукой Р., — да нешто я ей, дуре, не говорил? колько раз спрашивал — нешто бог с бабой спит? нешто у бога бабы родят, а она знай свое ладит — не хитри, все одно не скроешься, бог ты Саваоф!» — «Бог ты мой! живой! А все вы в содоме сидите!» — запела Лох. «Ох, што ни то да я над ней, гадой, сделаю!» — и Р. приподнялся на кресле, но тут же протянулись женские руки: «Отец! успокойся!»
Зазвонил телеф<он>, Р. пошел говорить. Дуня собрала грязные тарелки и сказала Муне: «Мунька, снеси тарелки на кухню!» — «Что у вас за странная манера говорить, Дуня! — порывисто сказала старая Головина, — ведь можете же вы сказать: «Мария Евгеньевна, снесите тарелки». — «Не надо, мамочка, оставь», — тихо шепнула Муня.
«Ну, ничего, ну здоров, ну чай пью; гости у меня», — доносилось от телеф<она>. Я, точно проснувшись, огляделась вокруг и опять подумала: где я и что же все это такое? Лохт. встала и направилась в спальню. Повернувшись от телеф<она>, Р. подмигнул Маре, чтобы она шла за ней, та быстрым кошачьим движением проползла за спинами сидевших на диване дам и крадучись двинулась за Лохт. Около двери спальни та внезапно остановилась и кинула ей: «Что подсматривать за мной?» — так властно, что на миг заставила забыть и свой шутовской наряд и всю странную обстановку. Даже Р. смутился и ответил очень коротко: «Не за тобой, а за своими рубашками». — «Очень мне нужны новые посконки, — презрительно отозвалась Лохт. — Твою! твою! с тебя сниму, захочу сниму, а там я все должна освидетельствовать!» Она кинулась в спальню, Мара проскользнула за ней. Несколькими прыжками Р. проскочил в спальную, и сейчас же оттуда раздался неистовый шум, что-то падало, разбивалось, доносились удары, и все покрывалось отчаянными воплями
268Лохтиной. Хлопнула где-то дверь, по передней раздался тяжелый топот, и в столовую вбежала Лохт., растерзанная, с разорванными вуалями. В ту же минуту из спальной появился Р., красный, потный, мимо него вьюном прошмыгнула Мара. Нырнув за спины дам, она, отдуваясь, уселась между Головиной и Шаповальниковой. Увидев ее, Лохтина закричала, грозя ей обеими руками: «Дрянь! дрянь! гадина! Если бы ты любила отца, ты знала бы, что ему нужна не эта казенная дрянь! а бесценные, единственные часы, уника! с рубинами! с изумрудами, с яхонтами! я их на Невском видела! И они будут у него! А эту гадость отдай! отдай!!» Мара быстро переложила из одной руки в другую большие золотые часы Р. с государственным гербом на крышке и спрятала их под юбку. Несколько минут по комнате носился дикий смерч крика, проклятий и ругани. Голоса Р. и Лохт. сливались, покрывались один другим, слова обгоняли, подхватывались на лету, перебрасывались обратно, кружились в буйном кабацком плясе, оглушая и парализуя всякую мысль. Дамы сидели с виду спокойно, только лица их то бледнели, то краснели, нестерпиТеги:
По воспоминаниям А. А. Головина, во время первой мировой войны слухи о том, что императрица является любовницей Распутина, распространялись среди офицеров русской армии сотрудниками оппозиционного Земско-городского союза. После свержения Николая II председатель Земгора князь Львов стал председателем Временного Правительства.
После свержения Николая II Временное правительство организовало чрезвычайную следственную комиссию, которая должна была искать преступления царских чиновников и в том числе расследовала деятельность Распутина. Комиссия произвела 88 опросов и допросила 59 лиц, готовила «стенографические отчеты», главным редактором которых был поэт А. А. Блок , опубликовавший свои наблюдения и записи в виде книжки под названием «Последние дни Императорской власти». Комиссия не закончила свою работу. Часть протоколов допросов высших чиновников были опубликованы в СССР к 1927 году. Из показаний А. Д. Протопопова чрезвычайной следственной комиссии 21.03.1917 г.:
Мнения современников о Распутине
Следователь по делу об убийстве царской семьи Соколов Николай Алексеевич в своей книге-судебном расследовании пишет:
Священномученик протоиерей Философ Орнатский, настоятель Казанского собора в Санкт-Петербурге описывает в 1914 г. встречу Иоанна Кронштадтского с Распутиным так:
Схиархимандрит Гавриил (Зырянов), старец Седмиезерной пустыни, очень резко высказывался о Распутине:«Убить его, что паука: сорок грехов простится …».
Попытки канонизации Распутина
Религиозное почитание Григория Распутина началось примерно с 1990 г. и пошло из т. н. Богородичного Центра (на протяжении последующих лет менявшего своё название).
Некоторые крайне радикально-монархические православные круги также, ещё с 1990-х годов высказывали мысли о канонизации Распутина как святого мученика. Сторонниками этих идей были:
- Редактор Православной газеты «Благовест» Антон Евгеньевич Жоголев.
- Жанна Бичевская.
- Душенов Константин - главный редактор «Русь Православная».
- Церковь Иоанна Богослова и др.
Идеи были отвергнуты Синодальной комиссией РПЦ по канонизации святых
и подвергнуты критике патриархом Алексием II:
Несмотря на это, в течение последних десяти лет религиозными почитателями Григория Распутина выпущены не менее двух акафистов ему, а также написаны около десятка икон.
- По странному совпадению, Распутин познакомился с царём Николаем II в тот же год (1905) что и Папюс (приезжавший в Россию в 1905 г.). Распутин как и Папюс, оказал на царя сильнейшее религиозное влияние: Папюс посвятил царя в мартинизм, лечил его семью и, якобы, предсказал его смерть… это же говорят о Распутине. Оба погибли в конце 1916 г., с разницей всего около двух месяцев.
Распутин в культуре и искусстве
Согласно исследованию С.Фомина, в течение марта-ноября 1917 года театры были заполнены сомнительными постановками, и вышли более десяти пасквильных фильмов о Григории Распутине. Первым подобным фильмом стала двухсерийная «сенсационная драма» «Темные силы - Григорий Распутин и его сподвижники» (производство акционерного общества Г. Либкена). Картина была поставлена в рекордные сроки, в течение нескольких дней: 5 марта газета «Раннее утро» анонсировала её, а уже 12 марта (! - через 10 дней после отречения!) она вышла на экраны кинотеатров. Примечательно, что этот первый пасквильный фильм в целом провалился и имел успех лишь в окраинных маленьких кинозальчиках, где публика была попроще… Появление этих фильмов привело к протесту более образованной публики из-за их порнографичности и дикой эротики. В целях охраны общественной нравственности предлагали даже ввести киноцензуру (и это в первые дни революции!), временно возложив её на милицию. Группа кинодеятелей ходатайствовала перед министром юстиции Временного правительства А. Ф. Керенским запретить демонстрацию ленты «Темные силы - Григорий Распутин», остановить поток киногрязи и порнографии. Разумеется, это не остановило дальнейшее расползание по стране кинораспутиниады. У власти стояли те, кто «сверг самодержавие», и они нуждались в оправдании этого свержения. И далее С.Фомин пишет: "Большевики после октября 1917 года подошли к делу фундаментальней. Конечно, киномакулатура о Распутине получила второе дыхание, но были предприняты гораздо более широкие и глубокие шаги. Были выпущены в свет фальсифицированные П. Е. Щеголевым и др. многотомные Протоколы Чрезвычайной следственной комиссии, созданной Временным правительством; от начала до конца подделанные тем же П. Щеголевым с «красным графом» А. Толстым «Дневники» А. Вырубовой. В этом же ряду стоит широко демонстрировавшаяся пьеса А. Толстого «Заговор Императрицы». … Только примерно к 1930-му году эта кампания пошла на убыль - новое поколение, вступавшее во взрослую жизнь в СССР, было уже достаточно «обработано».
В 1996 г. в издательстве "Родник" вышла книга доктора экономических наук, известного писателя-историка Олега Анатольевича Платонова "Терновый венец России". Этот труд продолжает серию архивных исследований по истории масонских преступлений против России. В ней рассказывается о ритуальном, зверском убийстве царя Николая II и его семьи. Книга начинается с исследования жизни и смерти Григория Распутина, которое является как бы прологом к раскрытию заговора цареубийц. О. Платонов тщательно изучил и проанализировал подлинные факты и документы из фондов различных музеев, Государственного архива Российской федерации, Тобольские и Тюменские архивы, произвел программные опросы около 40 старожилов c. Покровское - родины Г. Распутина, духовное наследие самого оклеветанного старца. Начало же работы над книгой о Распутине было положено многолетним исследованием жизни царя Николая II и его семьи. "Чем ближе я знакомился с документами, дневниками, перепиской этой семьи, - пишет О.Платонов, - тем большее недоумение у меня вызывало внушаемое нам стандартное представление о Распутине как исчадии ада, человеке абсолютно аморальном и корыстном. Этот страшный образ не вписывался в обстановку высшей духовности, нравственности, семейного лада и согласия, в которых жила семья последнего русского царя. С октября 1905 г., когда царская семья познакомилась с Распутиным, вплоть до своей трагической кончины, Царь, царица и их дети по-настоящему любили Григория и верили в него, как в Божьего человека...
Не следует думать, что Царь и Царица были наивными, обманутыми людьми. По обязанности своего положения они неоднократно устраивали негласные проверки достоверности полученной информации... и каждый раз убеждались, что все рассказы о безнравственной жизни Григория - клевета".41
Но миф о Распутине как о развратнике, пьянице, хлысте, благодаря средствам современной массовой информации, находившимся под контролем врагов самодержавия, был широко распространен среди общественности. А для подтверждения газетной клеветы использовались провокаторы - двойники Распутина, напивавшиеся и устраивавшие дебоши в определенных местах. Отвечая на вопрос: "Кому это понадобилось?" - газета "Московские ведомости" в свое время писала: "Во-первых, нападали левые. Эти нападки носили чисто партийный характер. Распутина отождествляли с современным режимом, его именем хотели заклеймить существующий строй... он нужен был лишь для того, чтобы скомпрометировать, обесславить, замарать наше время и нашу жизнь. Его именем хотели заклеймить Россию".42 Таким образом, ложь и клевета на Распутина имели целью скомпрометировать и опорочить Российского Самодержца Царя Николая II, а в его лице и весь монархический строй. Эта же антигосударственная кампания была направлена и на очернение русского народа, крестьянства, духовное начало которого олицетворял собой Распутин.
К сожалению, миф о Распутине, созданный в начале века деятелями либерального и революционного движения, широко поддерживается и в наше время, ибо, как говорит О.Платонов, и сегодня "живы и процветают те силы (точнее, их прямые наследники), которые в свое время создавали этот миф и заинтересованы в его сохранении. Миф о Распутине, нужно рассматривать как специально созданное препятствие (хотя далеко не единственное), на пути понимания наших духовных, государственных и национальных ценностей. И создан он именно для того, чтобы препятствовать возвращению к этим ценностям...43
И, надо признать, что современные клеветники со своей задачей справляются успешно. Среди большинства русских невоцерковленных людей, начитавшихся романов В. Пикуля и "исследований" Э. Радзинского (в которых можно найти такие абзацы, где из пяти предложений только одно является правдой), сформировалось отношение к Григорию Ефимовичу Распутину, как к темной, зловещей личности, а к царю Николаю II, соответственно, как к недалекому человеку, находившемуся под влиянием злоумышленника. Да и в среде православной интеллигенции и священнослужителей находится немало тех, кто относится к Распутину отрицательно. Причем опираются они на мнения высокоавторитетных людей. Например таких, как судебный следователь Н. Соколов, расследовавший дело об убийстве Царской Семьи, епископ Гермоген (Долганов), епископ Феофан (Быстров), духовник Царской Семьи, великомученица Елизавета Федоровна, сестра царицы Александры. Но все же, не сомневаясь в их авторитете, нельзя однозначно утверждать, что их суждения о сибирском старце были безошибочны и что сами они не были введены в заблуждение. Например, Великая Княгиня Елизавета Федоровна ни разу не встретившись с Распутиным, совершенно не зная его лично, исследовала то, что о нем говорилось и писалось и, не имея возможности проверить достоверность информации, вероятно составила свое мнение о нем умозрительно. Но ведь и святые при жизни ошибались. Преподобный Серафим Саровский прямо сказал о себе: "Когда я говорил от своего ума, то бывали ошибки".44 (Ниже мы еще расскажем о позиции вел. кн. Елизаветы).
Но, прежде всего, вызывает сомнение характеристика Григория Ефимовича судебным следователем Н. Соколовым. Странной, неуместной и даже истеричной является эмоциональность, с которой судебный следователь, по своему положению обязанный быть беспристрастным, говорит о Распутине в своей книге "Убийство Царской Семьи": "мужик - лодырь", "громадная наглость", "колоссальное невежество", "чудовище", "большевик - дезертир" (?!). Из чего же делает такие выводы господин Соколов? А из показаний таких "свидетелей", как В. А. Маклаков и Ф. Ф. Юсупов - убийц Григория Распутина. Естественно задаться вопросом, - что же хорошего может сказать убийца об убитом им человеке, который был для него воплощением зла? Кроме того, Соколову тогда еще не было известно, что убийство являлось следствием масонского заговора, а В. А. Маклаков и Ф. Ф. Юсупов были членами масонских обществ.45 Лживость князя Феликса Юсупова, стрелявшего в Распутина, показывает, например, такой факт. Вскоре, после совершения гнусного преступления, он пишет Царице Александре Федоровне письмо, в котором говорит: "Я не нахожу слов, Ваше Величество, чтобы сказать Вам, как я потрясен всем случившимся, и до какой степени мне кажутся дикими те обвинения, которые на меня возводятся",46 а позже, когда ему уже ничего не грозило, Юсупов горделиво похвалялся, что совершил убийство, "чтобы исполнить долг перед Родиной и Царем, уничтожить ту злую, дьявольскую силу, бывшую позором для России и всего мира".47 "Исполняя долг" Феликс Юсупов подло стрелял в спину безоружного человека. Причем подлость эта была кощунственна, ведь он убивал Распутина во время молитвы его перед Распятием Господа нашего Иисуса Христа. И вот, опираясь на мнения таких "свидетелей" (которые по сути являются преступниками), следователь Соколов делает свои выводы о Распутине.
Особо следует остановиться на личности дочери Григория Ефимовича Матрене Распутиной, которая утверждала, что ее отец много пил и имел связи с женщинами. Как известно, она была замужем за офицером Б. Н. Соловьевым, который являлся масоном. Н. Соколов, по-видимому, догадывался об этом, небезосновательно считая его провокатором. По его сведениям, Б.Н.Соловьев в свое время обучался в Индии, в оккультной, теософической школе и имел гипнотическое влияние на Матрену. "Наблюдавший Соловьевых поручик Логинов, живший во Владивостоке в общей с ними квартире, показывает: "Матрена Соловьева до самой смерти своего отца не любила Соловьева, и, как она говорит, с ней произошла неожиданная для нее перемена... Он гипнотизирует ее. В его присутствии она ничего не может говорить что-либо нежелательное ему". И как бы в подтверждение этих слов мы читаем в дневнике Соловьева: "Имею силу заставить Матрену не делать так, заставить даже без ведома ее, но как осмелюсь, зная начало вещей".48 Очевидно, что приставленный масонами к дочери Григория Распутина Б. Н. Соловьев угрозами, избиениями, гипнозом внушает ей клеветать на отца. Мало того, он заставляет ее даже отречься от своего имени и называться не Матрена, а Мария. По-видимому, он же участвует и в фабрикации книги воспоминаний Марии Распутиной об отце. О том, что эта книга является подлогом, говорит грамотный литературный стиль, которым Матрена не владела. Чтобы это увидеть, достаточно почитать ее безграмотные дневники, которые к тому же показывают, что Матрена страдала шизофренией. Как справедливо сказал по поводу пресловутых "Воспоминаний" современный исследователь жизни Г.Е. Распутина, доктор исторических наук А.Н. Боханов, Матрена Распутина "порой говорит с чужого голоса".
А вот отношение к Распутину новомученика Российского Гермогена, епископа Саратовского, они используют часто. Как известно, владыка близко знал сибирского странника, первоначально отзывался о нем очень хорошо и даже способствовал вхождению его в "высшее общество". Но под влиянием каких-то фактов (каких именно никто нигде не указывает), епископ Гермоген, как пишет митрополит Евлогий (Георгиевский), "ополчился против Распутина, когда убедился в его безнравственном поведении".49 После этого вместе с иеромонахом Илиодором (Сергеем Труфановым, в нравственности которого, видимо, был убежден), епископ Гермоген устроил собрание, пригласил Распутина и чуть ли не проклял его, что не удивительно, так как епископ, по словам митрополита Евлогия (Георгиевского), был "со странностями, отличался крайней неуравновешенностью, мог быть неистовым".50
А кто же такой был иеромонах Илиодор? Авантюрист и лицемер, втершийся в доверие к Григорию Ефимовичу, вначале льстивший ему, а после отрекшийся. И всего через год после того собрания, то есть 20 ноября 1912 г., этот аферист отрекся и от собственных монашеских обетов и от Православной Церкви. Порезав свою руку, собственной кровью Сергей Труфанов подписал послание в Священный Синод, в котором написал: "Я же отрекаюсь от вашего Бога. Отрекаюсь от вашей веры. Отрекаюсь от вашей Церкви".51
Впоследствии епископ Гермоген с горечью вспоминал: "Я не видел, что, словно сатана, искушавший Христа, вокруг меня вертится, внушая мне ненависть, упорство и злобу это подлинно презренное существо Илиодор!".52
Известно, что в конце жизни владыка духовно примирился с Григорием Распутиным и даже стал совершать по нему панихиды. Думается, что не случайными были и обстоятельства гибели епископа Гермогена, которые незримо привели его к сибирскому старцу. Владыка был утоплен большевиками в реке Туре, напротив с. Покровское - родины Распутина. Как пишет Н. Козлов: "Тело владыки было вынесено волнами на берег руками местных крестьян и погребено в сельской церкви, построенной пожертвованиями и трудами гонимого некогда владыкой Григория".53
Позже оно было перевезено в Тобольск и похоронено в Софийском Соборе, в той самой могиле, где был захоронен Тобольский святитель Иоанн (Максимович), канонизированный при непосредственном участии Григория Распутина.
Другой иерарх, обвинявший Распутина в безнравственном поведении был, по словам епископа Гермогена и митрополита Вениамина (Федченкова), архиепископ Феофан (Быстров) - духовник Царской семьи. Следует подчеркнуть, что именно по их словам, так как сам владыка Феофан говорил не о конкретных безнравственных поступках Григория Распутина, а о его некоем "духовном падении". Вот его свидетельство пред чрезвычайной комиссией Временного правительства в 1917 г.: "Он (Григорий Распутин) не был ни лицемером, ни негодяем. Он был истинным человеком Божиим, явившимся из простого народа. Но под влиянием высшего общества, которое не могло понять этого простого человека, произошла ужасная духовная катастрофа и он пал".54
Свидетельств того, что подразумевалось под "духовной катастрофой" нет, но согласитесь, что для архиепископа Феофана, видевшего в Распутине "конкретный образ Раба Божия, святого человека"55 это могло означать, к примеру, тяжкий грех уныния. Но как трудно, порой невозможно не впасть в этот грех человеку, на которого восстало все зло мира! Не будем гадать, в чем был повинен сибирский странник. Как говорил св. Иоанн Лествичник: "Слово о судьбах и падениях темно для нас, и никакой ум не постигает, какие грехопадения случаются с нами от нерадения, какие попущением Промысла, а какие по оставлению Божию".
В свое время митрополит Вениамин, еще будучи иеромонахом, писал аферисту Сергею Труфанову: "Дорогой отец Илиодор! По поручению владыки Феофана я пишу Вам о следующем. Мы оба умоляем Вас не защищать Григория... на исповеди у владыки Феофана открылись его пакостные дела... Любящий Вас иеромонах Вениамин".56 В связи с этим, во-первых, надо отметить, что в данном случае нарушена святая святых в отношениях духовника со своим чадом, а именно тайна исповеди. Во-вторых, опять - таки возникает вопрос, что это за "пакостные дела". И мог ли Распутин в своей жизни ошибаться и даже быть участником каких - либо нехороших дел?
И здесь надо прямо сказать - конечно, мог. Следует заметить, что старец Григорий, обладавший глубокой проницательностью, прозорливостью, все-таки иногда ошибался в людях. Например, он не мог разгадать в Ф. Юсупове своего убийцу и относился к нему с искренней любовью, как к своему сыну. А ведь Григорий Ефимович был в отношениях с огромным количеством людей. Иногда он вел прием посетителей до 100 человек ежедневно. Среди его знакомых были люди разных сословий от рабочих и крестьян до купцов и банкиров. Много было и тех, кто хотел использовать его расположение в своих личных, корыстных целях. Да и сам митрополит Вениамин отмечает, что "Придворные же и чиновные круги большей частью искали через него самых простых и житейских выгод: лучших мест, высших назначений, денежных афер"".57 "Во многих сложных вопросах, - пишет О.А. Платонов, - особенно финансовых и юридических, Григорий Ефимович был неискусен, простодушен, наивен. А значит, его легко обмануть, представить дело сомнительное за дело благотворительное, общественно-полезное. Тем более купцы и банкиры, приходившие к нему, предлагают ему деньги, но не как взятку, а на благотворительные цели, а свои просьбы подают так, как будто пекутся о благополучии России".58 Таким образом, в окружении Распутина были как тайные провокаторы, так и обыкновенные аферисты, финансовые махинаторы. Мог ли Распутин ошибиться и стать участником подстроенного ими какого - либо "пакостного дела". Скажем вновь - конечно, мог. Но когда он разбирался в сути вопроса, то прогонял из своего окружения всяческих проходимцев, а сам, как и подобает православному христианину, каялся на исповеди. Что ж здесь постыдного? А вот разглашать тайну исповеди - мягко говоря, дело неприглядное.
Конечно, обвинения Распутина епископом Гермогеном и иеромонахом Вениамином не сводились только к неким признаниям его на исповеди у владыки Феофана. Как писал епископ Гермоген, "Владыка приводил мне целый ряд фактов, порочащих Распутина, как человека развратной жизни".59 Иеромонах Вениамин также говорил о наличии у него неких "документальных фактов". И можно не сомневаться, свидетельств, порочащих Григория Ефимовича, было предостаточно. Причем исходили они из недр государственного учреждения - Министерства внутренних дел, которое установило за ним негласное наблюдение. Сотрудничавший с масонами великий князь Николай Николаевич лично дал указание собирать сведения, порочащие Распутина. Так появились дневники наружного наблюдения, в которых среди прочих были донесения полицейских агентов о встречах Григория с проститутками. Но, как пишет О. Платонов: "Важно отметить, что если все лица, с которыми встречался Распутин, указаны по фамилиям, на них наводятся справки, то ни одного конкретного имени в донесениях не приводится. А установить их для агента полиции было проще простого, стоило только ее подождать и потребовать документы или задержать до выяснения личности. Несмотря на огромное желание некоторых вышестоящих лиц "застукать" Распутина с проституткой, по материалам наружного наблюдения видно, что это не удалось. Нет ни одного имени проститутки, ни одного протокола, составленного по этому поводу".60
Тем не менее, сфабрикованные "документальные факты" о безнравственности Распутина могли быть представлены епископу Феофану вел. князем Николаем Николаевичем, который был с ним в близких отношенниях, и он поверил им, как данным из Министерства внутренних дел.
Они же были представлены великим князем Николаем Николаевичем и Царю. Получился конфуз, потому что Государь сразу обнаружил конкретные факты фальсификации.
Можно предположить, что такие же "доказательства порочности" сибирского странника были переданы и Великой Княгине Елизавете Федоровне, иначе получается, что ее мнение о Распутине состояло только из придворных разговоров и клеветнической литературы.
Но как бы там ни было, следует заметить, что она могла ошибаться в людях и не всегда правильно оценивала их поступки. Особенно это проявилось (так же, как и у Распутина), в ее отношении к Ф. Юсупову. Так, после гибели Григория Ефимовича она писала Царю Николаю II: "Сюда дошло известие, что Феликс убил его, мой маленький Феликс, я знала его ребенком, который всю жизнь боялся убить даже животное, который не хотел становиться военным, чтобы никогда не иметь возможности пролить кровь".61 А этот "маленький Феликс" позднее, с дьявольским сладострастием вспоминал, как он после кровавого злодеяния ринулся на труп и начал избивать его резиновой палкой: "В бешенстве и остервенении я бил куда попало. Все божеские и человеческие законы были попраны".62 Феликс, который избегал войны, чтобы не проливать кровь, воевал с трупом! Да так, что по воспоминаниям участника убийства В. М. Пуришкевича: "Во все стороны брызгала кровь, и когда Юсупова оттащили, он был весь забрызган кровью".21 И вот это-то зверское убийство Елизавета Федоровна расценила как "дуэль" и "патриотический акт". Конечно, она не знала всех подробностей, но в любом случае оправдывать убийство православного христианина, не отлученного от святой Церкви, согласитесь, было ошибочно.
Вообще можно заметить, что, описывая то или иное отношение к Г. Е. Распутину различных людей, исследователи как-то упускают из вида мнение тех, кто имел о нем наибольшую осведомленность, и менее других мог ошибаться. А именно отношение к нему святых Царственных Страстотерпцев, почитание ими Григория за Божьего человека, святого старца, наделенного благодатными дарами. Лгут те "исследователи", которые говорят, будто они верили в него безоглядно, пристрастно до фанатичности. Как уже говорилось, по своему положению они обязаны были знать его жизнь как в прошлом, так и в настоящем. Но факт есть факт - все негласные проверки, что проводились по указаниям Императора Николая II и Императрицы Александры Федоровны не подтверждали сведения, порочащие Григория Ефимовича. Лгут и те, кто говорит, будто Царь и Царица впоследствии переменили свои взгляды на Распутина. После трагической гибели царственных мучеников, на их груди были обнаружены медальоны с изображением старца Григория. До конца жизни они верили в него.
А вот мы, вероятно, маловеры. Все еще выясняем, грешил Распутин или не грешил. Ссылаемся на сфабрикованные воспоминания Марии Распутиной, доносы завербованных полицейских агентов, свидетельства людей, которые сами были введены в заблуждение. Пишу эти строки, и такое грустное чувство охватывает мое сердце, такое сожаление о нашем стремлении обязательно выискивать в человеке что-то порочное. Что ж, может, в чем-то и грешил Распутин, ибо, как сказано в Священном Писании: "нет человека, который не согрешил бы" (2, Пар., 6, 24), но старец Григорий явился перед Господом праведником, мученической кровью омыв свои грехи. А вы, сегодняшние критики, не грешны ли своим осуждением сибирского старца? Попробовали бы вы понять, осмыслить не "свидетельства" о нем, а его самого как человека, который нес такой тяжкий крест, что возможно и падал под его тяжестью. Представьте, какое всемирное зло ополчилось на Распутина, если решение о его дискредитации было принято в Брюсселе, на Всемирной ассамблее масонов. Представьте себе хотя бы на минуту, что о вас лично в каждом городе, на каждом углу распространяют газеты и журналы, в которых черным по белому написано что вы пьяница, вор, половой извращенец, слуга сатаны. И это клевета обсуждается среди ваших родных и знакомых, на кухнях обывателей и в Государственной Думе, среди простых православных людей и в Священном Синоде. Представьте, что за каждым вашим шагом следят, записывают все ваши действия. Представьте, наконец, что на вашу жизнь покушаются и скоро вы должны быть убиты! Представьте себя в таком положении, может тогда дрогнет ваше сердце и вместо хулы или похвалы в адрес Распутина, вы перекреститесь и, не мудрствуя лукаво, скажете просто, по-христиански: "Упокой, Господи, душу раба Твоего убиенного Григория". Как справедливо заметил Н. Козлов: "Надо помнить, что блаженной памяти старец Григорий был православным христианином, участвовавшим в таинствах св. Церкви, и к моменту своей смерти не находился ни под отлучением, ни под епитимьей и по одному этому достоин церковного поминовения и молитв об упокоении со святыми..."21
ПРИМЕЧАНИЯ
В настоящей работе приводятся высказывания различных людей. До смертного конца почитали Распутина за святого царственные страстотерпцы. Верили в его Божие избранничество А.А. Вырубова, Н.Д. Ломан, М.В. Головина. Относились к нему положительно вел. кн. Ольга Александровна, Н.Д. Жевахов, С.Ю. Витте. В разное время относились к нему по-разному еп. Феофан, митроп. Вениамин, еп. Гермоген. Крайне отрицательно относился к Распутину С.П. Белецкий.
Цифры в тексте "Оклеветанный старец", взятые в скобки, обозначают номер страницы книги О.А. Платонова "Терновый венец России", М., 1993 г.
1. Григорий Распутин, Сборник исторических материалов, М., 1997, стр. 502, 483, 485.
2. Р. Бээтс, В. Марченко, "Духовник царской семьи", М., 1996, стр.95.
3. Газета "Татьянин День", 1998 г.
4. О.А. Платонов, "Терновый венец России", М., 1996, стр. 95.
5. Григорий Распутин, Сборник исторических материалов, М., 1997, т. 1, стр. 138.
6. См. п. 4, стр. 13.
7. Р. Бээтс, "Пшеница и плевелы", М., 1997, стр. 41.
8. Энциклопедия для детей, М., 1995, т. 5, стр. 131.
9. Григорий Распутин, Сборник исторических материалов, М., 1997, т. 1, стр. 254
10. Там же, стр. 283.
11. Там же, т. 2, стр. 111.
12. Р. Бээтс, В. Марченко, "Духовник царской семьи", М., 1994, стр.47.
13. Митрополит Вениамин (Федченков), "На рубеже двух эпох", М., 199, стр. 134.
14. Р. Бээтс, "Пшеница и плевелы", М., 1997, стр. 216.
15. Там же, стр. 216.
16. Григорий Распутин, Сборник исторических материалов, М., 1997, т. 1, стр. 489.
17. Там же, т. 1, стр. 489.
18. Р. Бээтс, "Пшеница и плевелы", М., 1997, стр. 46.
19. А.А. Танеева (Вырубова), "Страницы моей жизни", М., 2000, стр. 143.
20. О.А. Платонов, "Терновый венец России", М., 1996, стр. 23.
21. Р. Бээтс, "Пшеница и плевелы", М., 1997, стр. 49.
22. Там же, стр. 224.
23. Там же, стр. 3.
24. См. п. 21, стр. 144.
25. А.А. Танеева (Вырубова), "Страницы моей жизни", М., 2000, стр. 142.
26. См. п. 21, стр. 8.
27. Там же, стр. 45.
28. Митрополит Вениамин (Федченков), "На рубеже двух эпох", М., 1994, стр. 140.
29. О.А. Платонов, "Терновый венец России", М., 1996, стр. 288.
30. Там же, стр. 146.
31. Там же, стр. 261.
32. А. Гроян, "Мученик за Христа и за Царя Григорий Новый", М., 2000, стр. 74.
33. А.Н. Боханов, "Распутин. Анатомия мифа", М., 2000, стр. 359.
34. Григорий Распутин, Сборник исторических материалов, М., 1997, т. 1, стр. 532.
35. Н. Козлов, "Памяти старца", в кние "Г.Е. Распутин-Новый. Духовное наследие", Галич, 1994, стр.17.
36. Там же, стр. 17.
37. О.А. Платонов, "Терновый венец России", М., 1996, стр. 264.
38. Р. Бээтс, "Пшеница и плевелы", М., 1997, стр. 156.
39. Н. Козлов, "Памяти старца", в кние "Г.Е. Распутин-Новый. Духовное наследие", Галич, 1994.
40. О. А. Платонов, "Терновый венец России", Москва, 1996, стр. 7.
41. Там же, стр.8
42. Там же стр. 10.
43. Прот. Александр Шаргунов, "Великий пост", Москва, 1995, стр. 4.
44. О. А. Платонов, "Терновый венец России", Москва, 1996, стр. 248.
45. В. И. Воейков, "С царем и без Царя", Москва, 1994, стр. 113.
46. Р. Бэттс, "Пшеница и плевелы", Москва, 1997, стр. 162.
47. Н. А. Соколов, "Убийство царской семьи", С.-П., 1998, стр. 120
48. Митроп. Евлогий (Георгиевский), "Путь моей жизни", Москва, 1994, стр. 183.
49. Там же, стр. 183-184.
50. Р. Бэттс, "Пшеница и плевелы", Москва, 1997, стр. 65.
51. Там же, стр. 199.
52. Н. Козлов статья "Памяти старца" в книге 1994, Г. Е. Распутин - Новый "Духовное наследие", Галич, 1994, стр. 17.
53. Р. Бэттс, В. Марченко, "Духовник Царской Семьи", Москва, 1994, стр. 47.
54. Митроп. Вениамин (Федченков) "На рубеже двух эпох", Москва, 1994, стр. 134.
55. Р. Бэттс, "Пшеница и плевелы", Москва, 1997, стр. 114.
56. Митроп. Вениамин (Федченков) "На рубеже двух эпох", Москва, 1994, стр. 138.
57. О. А. Платонов, "Терновый венец России", Москва, 1996, стр. 203.
58. Р. Бэттс, "Пшеница и плевелы", Москва, 1997, стр. 113.
59. О. А. Платонов, "Терновый венец России", Москва, 1996, стр. 163.
60. Р. Бэттс, "Пшеница и плевелы", Москва, 1997, стр. 163.
61. Там же, стр. 159.
62. Г. Е. Распутин -Новый "Духовное наследие", Галич, 1994, стр. 17.
Евсин Игорь Васильевич , редактор газеты "Благовест", г. Рязань, журналист, писатель
Все чаще и чаще приходится слышать о "мученике за Христа и за царя, человеке Божии Григории, молитвеннике за святую Русь и ея пресветлого отрока". Создается впечатление, что кто-то усиленно пытается ввести в сонм святых человека, который абсолютно этому сонму не причастен. Для того, кто беспристрастно читает воспоминания современников о Г.Е.Распутине, мифы о его святости выглядят просто нелепыми. Можно отмахнуться от негативных фактов по поводу "старца", но тогда придется быть последовательным и обвинить во лжи достойных уважения людей, многие из которых не мифически, а реально являются святыми, прославленными нашей Церковью.
***
Приведем некоторые воспоминания о Распутине: "На приеме у Государя Председатель Государственной Думы М.В. Родзянко показывал Императору подлинники писем к Родзянко женщин, так или иначе совращенных Распутиным... письмо о мерзостях и поведении Распутина во время его приездов домой от одного из местных священников, говорил о преследовании иерархов, выступавших против Распутина, обращал внимание Государя на известную фотографию "Друга" в подряснике и с наперсным иерейским крестом на золотой цепочке (интересно, как это "святой" дерзнул без принятия священнического сана надевать на себя священнический крест?), указывал на хлыстовство Распутина".
Известно, кстати, что настоящие святые признавали себя недостойными высокого священнического служения, и никто из них никогда и не помышлял о том, чтобы самовольно надевать на себя священнические одежды.
О хлыстовстве Распутина тоже идет много споров. "Занимался Распутиным и известный миссионер В.М.Скворцов. После революции, будучи профессором богословия в Сараево, Скворцов "убежденно и решительно" говорил приятелю-эмигранту: "Распутин был, несомненно, хлыстом, с молодых еще лет. И сектантские навыки сохранял до конца своей жизни".
"Один из крупнейших знатоков русского раскола Алексей Пругавин... колебался, но вынужден был признать принадлежность Распутина к секте. В хлыстовстве Распутина был уверен и Михаил Новоселов (правый издатель и профессор-филолог), пытавшийся опубликовать на эту тему брошюру "Григорий Распутин и мистическое распутство". (На эту книгу очень надеялась святая преподобномученица Елизавета Федоровна. – Автор.) Рукопись книги была конфискована в типографии в 1912 г."
Ко всему прочему "собственная дочь Распутина, Матрона, уже на пороге смерти призналась, что ее отец был хлыстом, и описала радения во всей их "красе"".
Вообще в списке недругов Распутина много людей, которые были известны своей любовью к православию и Отечеству. Эти люди предупреждали всех о том, что Г.Е.Распутин совсем не тот старец-странник, за которого себя выдает. К таким людям относились: архимандрит Феофан (Быстров), бывший духовником царской семьи (до того момента, пока не стал открыто выражать свое негативное отношение к Распутину); епископ Саратовский Гермоген (Долганов, за обличения Распутина снят с кафедры и сослан в монастырь; новомученик), сестра императрицы преподобномученица Елизавета Федоровна; св. праведный Иоанн Кронштадтский; архиепископ Никон (Рождественский); священномученик Владимир митрополит Киевский (переведенный из столичного града в Киев опять же за то, что не скрывал своего отношения к Распутину); митрополит Петербургский Антоний (Вадковский); преподобный Алексей (Соколов), зосимовский старец; блаженная Пашенька Саровская. С последней связан знаменательный эпизод: "В эти годы многие приезжали в Саров и Дивеево. Приезжал Распутин со свитой – молодыми фрейлинами. Сам он не решился войти к Прасковье Ивановне и простоял на крыльце, а когда фрейлины вошли, то Прасковья Ивановна бросилась за ними с палкой, ругаясь: "Жеребца вам стоялого". Они только каблуками застучали".
Схиархимандрит Гавриил (Зырянов), старец Седьмиезерной пустыни, просиявший подвижническим житием, несомненно имевший дар прозорливости, очень резко высказывался о Распутине. В книге епископа Варнавы (Беляева) "Тернистым путем к небу" описывается такой случай. "Прихожу к Алексею-затворнику, тот в заметном волнении: "Представьте себе, что отец Гавриил Великой Княгине (прмч. Елизавете Федоровне. – Автор) сказал. Она спрашивала его про Распутина. И что же он сказал?! "Убить его, что паука: сорок грехов простится..."".
Интересно заметить, что поклонники Г.Е. Распутина говорят, что "старца" признавал праведный Иоанн Кронштадтский. Матрона, дочь Распутина, пишет, что праведный Иоанн Кронштадтский почувствовал "пламенную молитву и искру Божию в отце", а позднее назвал его "истинным старцем". Но почему-то в дневниках самого о. Иоанна таких воспоминаний не встречается. Однако воспоминания других лиц об их встрече есть. Священномученик протоиерей Философ Орнатский, настоятель Казанского собора в Санкт-Петербурге, в газете "Петербургский курьер" за 2 июля 1914 года описывает эту встречу так: "О.Иоанн спросил старца: "Как твоя фамилия?" И когда последний ответил: "Распутин", сказал: "Смотри, по фамилии твоей и будет тебе"". По этому свидетельству весьма трудно сделать выводы, что о.Иоанн почувствовал у Распутина "искру Божию и пламенную молитву". Интересным является еще одно свидетельство, на наш взгляд, несколько проясняющее действительные отношения между о.Иоанном Кронштадтским и Г.Е.Распутиным. У праведного о.Иоанна был ученик протоиерей Роман Медведь (кстати, прославленный в лике святых новомучеников), ничего не предпринимавший без его благословения. Святой исповедник о.Роман очень негативно относился к Распутину и "предупреждал против сближения с этим человеком владыку Сергия (Старогородского) и архимандрита Феофана (Быстрова)". Думается, что человек, постоянно советовавшийся с о.Иоанном, непременно спрашивал у святого и о Распутине. И если бы о.Иоанн считал Г.Е.Распутина истинным духоносным старцем, то, вероятнее всего, суждения об этом человеке столь близкого его духовного сына и послушника, каковым являлся исповедник о.Роман, не были бы столь категоричны.
Сам Распутин, вероятно, был очень высокого мнения о своих понятиях в духовной жизни. Свою книгу он называет не как-нибудь, а "Житие опытного странника". Ну, а поскольку он странник опытный, то позволяет себе такие высказывания о настоящем праведнике, которого почитала вся Россия: "Распутин... отозвался об отце Иоанне Кронштадтском... что последний – святой, но неопытен и без рассуждения, как дитя... Так впоследствии стало уменьшаться влияние отца Иоанна при дворе". Очень интересным было понятие "святого старца" о грехе и о величайшем из церковных таинств – Святой Евхаристии. В.А.Жуковская вспоминает слова самого "старца". ""Я тебе все как есть докажу. Понимаешь? До тридцати годов грешить можно, а там надо к Богу оборотиться, а как научишься мысли к Богу отдавать, опять можно им грешить (он сделал неприличный жест), только где-то тогда будет особый – но Сам мя заступи и спаси, Спасе мой, понимаешь? Все можно, ты не верь попам, они глупы, всей тайны не знают, я тебе всю правду докажу. Грех на то и дан, штоб раскаяться, а покаяние – душе радость, телу сила, понимаешь? Знаешь што, поговей на первой неделе, что придет?" "Зачем?" – спросила я. <...> "Грех понимать надо. Вот попы – они ни... в грехе не понимают. А грех само в жизни главное" (выд. сост.). "Почему главное?" – переспросила я, недоумевая. Распутин прищурился: "Хошь знать, так грех только тому, кто его ищет, а если скрозь него идти и мысли у Бога держать, нет тебе ни в чем греха, понимаешь? А без греха жизни нет, потому покаяния нет, а покаяния нет – радости нет. Хошь я тебе грех покажу? Поговей вот на первой неделе, что придет, и приходи ко мне после причастия, когда рай-то у тебя в душе будет. Вот я грех-то тебе и покажу. На ногах не стоишь! <...> Я тебе тоже сказал: пойди поговей и приходи ко мне чистенька. Почему не причастилась да не пришла?" "Ну что же было бы?" – спросила я. Он прищурился: "Взял бы я тебя, вот што! Ух и хорошо чистеньку!" – он скрипнул зубами". Тут даже сказать нечего. Призывать человека после причастия ("когда у тебя рай в душе") к смертному греху – это просто беснование какое-то. Как, интересно, почитатели "старца" прокомментируют это свидетельство? Скорее всего, поступят, как поступают обычно, скажут, что эти архивные свидетельства – клевета врагов Отечества.